Бесплатный автореферат и диссертация по наукам о земле на тему

Региональная идентичность в Европейской России

ВАК РФ 25.00.24, Экономическая, социальная и политическая география

Автореферат диссертации по теме "Региональная идентичность в Европейской России"

Российская Академия Наук Институт географии

На правах рукописи

КРЫЛОВ Михаил Петрович

□03053806

РЕГИОНАЛЬНАЯ ИДЕНТИЧНОСТЬ В ЕВРОПЕЙСКОЙ РОССИИ

Специальность 25 00 24 - экономическая, социальная и политическая география

АВТОРЕФЕРАТ

диссертации на соискание ученой степени доктора географических наук

Москва - 2007

003053806

Работа выполнена в Институте географии Российской Академии наук и Федеральном государственном научно-исследовательском учреждении «Российский научно-исследовательский институт культурного и природного наследия им Д С. Лихачёва» Федерального агентства по культуре и кинематографии

Научные консультанты: доктор географических наук, профессор

Веденин Юрий Александрович доктор географических наук Колосов Владимир Александрович

Официальные оппоненты: доктор географических наук

Артоболевский Сергей Сергеевич доктор географических наук Смирнягин Леонид Викторович доктор географических наук, профессор Чистобаев Анатолий Иванович

Ведущая организация: Федеральное государственное научно-исследовательское учреждение «Российский институт культурологии»

Защита состоится «Ж ¡м 32007 г. в 14

э.ОТ пс

00 часов на заседании

диссертационного совета Д.002.046.0Т по специальности 25.00.24 «Экономическая, социальная и политическая география» при Институте географии РАН по адресу: 119017 Москва, Старомонетный пер., 29; факс (495) 9390732; E-mail: geograph@online.ru; ¡gras@igras.geonet.ru

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Института географии РАН

Автореферат разослан -л-^oM^JiXjj^ 2007 г.

Ученый секретарь диссертационного совета, кандидат географических наук

—. Т А Галкина

Актуальность темы. Понятие «идентичность» в настоящее время считается наиболее общим и универсальным в круге понятий, которые описывают совокупность качественных и количественных характеристик, сопряженных со специфичностью какого-либо данного культурного или географического (в понимании Л С.Берга) индивида Известны близкие к понятию идентичности русскоязычные понятия - самобытность, «осо-бость», своеобразие (эти термины употребляли еще в XIX в. А.П. Щапов, Н.И. Костомаров и др), - которые, однако, не являются полными его синонимами. Местная специфика, географическая индивидуальность связаны с представлениями и самосознанием людей, проживающих на данной территории, и отражаются понятием «малая родина». Всё это должно войти в представления самой науки.

Для России не всегда очевидно существование именно региональной идентичности. Это связано с известной культурной однородностью России и некоторыми из трактовок особенностей природы Русской равнины, меньшей оформленностью в ней «исторических провинций» (согласно П.Н. Милюкову, П.Н. Савицкому и др.), с представлениями о русском народе как о народе-кочевнике, имеющем склонность к перманентной колонизации. Не очевидно существование территориальных контрастов в особенностях проявления региональной идентичности. Традиции А Д.Градовского -М П Погодина - В С Соловьева и Н И Костомарова - А.П Щапова дают противоположные ответы на вопрос о региональной идентичности в России.

В настоящее время идентичность микро- и макросоциальных систем обычно рассматривается не столько как признак их застойности, стагнации или слабости, сколько как признак их долговременной результативности, внутренней мощи, своего рода пас-сионарности Это - один из важнейших признаков современного, «нормального» общества. В «географической расчлененности» нередко видится одна из важнейших причин возникновения в Западной Европе общества современного типа. (В А Мельянцев) Региональная идентичность (местное самосознание) - самоидентификация населения в связи с территорией - исходное в ряду, который включает самоорганизацию и самоуправление - важнейшие из «пусковых механизмов» трансформации России. Понятие родины, отношение «я - ты» - центральные в духовном слое деятельности человека (В.П Зинченко, 2006).

Выделяются региональная идентичность (РИ) - как результат процесса и региональная самоидентификация населения - как сам процесс.

Региональная идентичность местных общностей и слагающих эти общности групп индивидов отражает в сознании людей местную географическую специфику. Понятие «местная специфика» широко применялось в трудах Л.Е. Иофы, Б Б. Родо-мана, Ю.А Веденина, Г.М. Лаппо, Е.Е. Лейзеровича, А.И. Левинтова, А.Г. Манакова, Л.В. Смирняплна, также В Л. Глазычева, но в целом в отечественной экономической геогра-

фии ограниченно Опыт изучения российской региональной идентичности на конкретных территориях весьма незначителен, в нем нет теоретических обобщений Не изученным остался вопрос о возможности сравнения РИ на разных территориях, а также о «силе» РИ Поэтому актуальным направлением общественно-географических исследований для России является разработка научных основ изучения региональной самоидентификации населения и выявление региональной идентичности местных общностей.

Объект исследования - население ряда регионов Европейской России, без национально-территориальных образований Предмет исследования - отношение людей к месту проживания и к соседним территориям.

Цель работы - разработка научных основ географического изучения региональной самоидентификации населения.

Задачи: 10пределение концепции региональной самоидентификации населения, исходя из анализа исторических, философских и методологических предпосылок;

2)разработка и экспериментальная проверка эффективности методического инструментария на избранном модельном полигоне;

3)выявление и сравнительный анализ функционального многообразия и пространственной структуры процессов региональной самоидентификации и форм региональной идентичности в Европейской России.

Информационная база исследования, модельный полигон (см. рис. 1). Использованы материалы массовых опросов в Вологодской, Воронежской, Ярославской и Костромской областей (2002 - 2003 г.г.; выборки квотные, метод опроса - личные интервью; концепция и программа исследования, вопросники разработаны автором, всего 3050 респондентов) Обследования были проведены на базе Вологодского НКЦ ЦЭМИ РАН, Института общественного мнения «Квалитас» (Воронеж), Исследовательской компании «Социс» (Ярославль), при сохранении нашего авторства. Использованы также результаты массовых опросов в г Тверь (2001 г, ТверьЦИОМ, вероятностно-квотная репрезентативная выборка семей, объем 510)

Проведено анкетирование лиц, активно интересующихся местными проблемами («активного меньшинства») Это - та неформальная группа, которая демонстрирует определенную установку на личностную ответственность за судьбу края, при этом не «участвующая во власти» Эксперты проанкетированы с помощью работников библиотек, музеев, местных СМИ, школ, ВУЗов (800 анкет, разработанных автором, 2001 -2004 г.г.), в 23 городах: Галиче, Череповце, Ярославле, Костроме, Нижнем Новгороде, Муроме, Арзамасе, Воронеже, Тамбове, Мичуринске, Моршанске, Ельце, Балашове, Пензе, Сердобске, Нижнем Ломове, Борисоглебске, Новохоперске, Алексине, Богоро-

дицке, Плавске, Туле, Новомосковске, - а также сельской местности Моршанского района Тамбовской области.

Совокупность пунктов («ключей»), отобранных для проведения массовых опросов в пределах модельного полигона, оказалась пространственно репрезентативной, чтобы описать ареалы, жители которых обладают чертами «ярославцев», «воронежцев» и т.д. - в характерных для региона поселениях, различающихся по социальному статусу и историческому облику. В рамках модельного полигона в целом выражен пространственный градиент «Север - Юг», а также позиционные эффекты (удаления от Москвы и др.). Использованы картографические материалы из работ историков, прежде всего Ю.В. Готье, В.А. Кучкина и С.Б Веселовского, материалы архивов ВЦИОМ и РАН, а также данные ЦНИИПграда о социально-культурном потенциале городских агломераций.

Методология исследования. Учтены классические работы, в которых местная специфика отражается в преломлении к жизни людей, населяющих конкретные территории, в частности, наследие В.П. Семенова-Тян-Шанского, прежде всего - «Россия. Полное географическое описание нашего отечества», идея H.H. Баранского о «Большой географии СССР», книги Ф. Броделя, в т.ч. - «Что такое Франция». Для диссертации важны исследования отечественных и зарубежных ученых по проблемам идентичности - Э Эриксона, Н М. Лебедевой, В А.Тишкова и др., М.Г. Рабиновича - по этнографии городов России, З.В. Сикевич - по социологии России. Необходимо также упомянуть работы по методологии науки А А Любищева, Ю.А Шрейдера, М.К. Петрова, Б.Ф. Порш-нева и др., классические работы М. Вебера (о сущности города, о соотношении духовного и материального и др ). Особое значение имеют исследования культурного ландшафта Ю.А Веденина, работы Г.М. Лаппо, посвященные изучению городов.

Структура взаимодействий и пространственно-временные отношения в геопространстве рассматриваются в свете трудов Ф. Броделя и И Валлерстайна, а также ученых отечественной географической школы: Д Л. и А.Д Армандов, Н.Ф.Глазовского, И.М. Забелина, В.А. Пуляркина, В В. Покшишевского, А Ю. Ретеюма, Б.Б Родомана, Л.В. Смирнягина, А И. Трейвиша, А И. Чистобаева, P.M. Кабо, Ю.Г. Липеца, В.А Николаева, Н.С. Мироненко, Т.Д. Александровой, А.И. Алексеева, С.С. Артоболевского, ГА. Гольца, А Г. Исаченко, В.А. Колосова, Г Д. Костинского, Е Е. Лейзеровича, А.А Лютого, О Б Глезер, В.А. Шулера, О.С Пчелинцева и др. Учитывались работы по социальной философии В.А. Лекторского, A.A. Гусейнова, В.Г. Федотовой, В.А. Мельянцева, В.Л. Иноземцева, Н.И. Цимбаева, по антропоэкологии и методологии исследования социальных проблем природопользования В.П. и Т.И. Алексеевых, Г А.Приваловской, Б.Б Прохорова

Авторская позиция - в приоритете конкретики и многообразия реального пространства над пространством «идеального типа». Невозможно адекватное познание

России, минуя уровень регионов (ср • «Россия - северная крепостническая страна») Лесной хозяйственно-культурный тип должен быть дополнен лесостепным и степным

Научная новизна. Разработана и апробирована система понятий, описывающая феномен региональной идентичности. Впервые предложена и реализована система показателей, характеризующих этот феномен применительно к реалиям Европейской России. Доказано, что региональная идентичность является вполне осязаемым, количественно фиксируемым феноменом, к которому применимы методы сравнительного анализа. Проведен эксперимент, результаты которого позволили выявить элементы концептуальной модели РИ Предложен научный язык для изучения феномена РИ.

Ограничения связаны с сохранением (пока) «критического запаса» материального наследия в ландшафте изучаемой территории - невидимой подпитки РИ

Распространение ряда положений и выводов, полученных на территории модельного полигона, на социум Центральной и Европейской России обусловлен об-щецивилизационной социокультурной однородностью России (реальность первого порядка), в рамках которой существует изучаемый в работе контраст регионов и поселений (реальность второго порядка). Изучение модельного полигона позволяет говорить о существовании вариантов социокультурных ситуаций, которые возможны вне полигона Практическое значение работы Исследование было поддержано тремя индивидуальными фантами РФФИ (№97-06-80101; №01-06-80362, а также экспедиционный грант №01-06-88025) Вопросники-анкеты, предназначенные для проведения массовых опросов и для экспертов, могут быть использованы в других регионах Исследование было взято за основу при разработке теории экономического измерения результата природоохранных мероприятий (Р ГХлебопрос, А.И.Фет, 1999, с 87). Оно полезно и для таких новых направлений исследований, как регионоведение, россиеведение, украино-ведение, рязановедение, тамбововедение, для краеведения и реформ административно-территориального устройства, местного самоуправления, различных стратегических разработок, посвященных российской идентичности, национальной идее и др. Диссертация может быть полезна для разработки механизмов формирования у населения ответственности и заинтересованности в сохранении культурного и природного наследия. Материалы диссертации использованы в авторском курсе «Страноведение России».

Апробация работы. Результаты работы докладывались, начиная с 1992 г., на 27 научных конференциях, в тч на международных: «Восточная Европа: политический и социокультурный выбор» (Беларусь, Минск, 1994), «Этносы и природа» (Словакия, По-прад, 1995); «100 лет «Политической географии» Ф. Ратцеля» (Италия, Триест, 1997), «Проблемы устойчивого развития» (МГС - РГО, Барнаул - Горный Алтай, 2003), совещании по постнеклассическим подходам в географии (Украина, Киев, 1996), конференциях географов Казахстана (Алма-Ата, 1998) и Беларуси (Минск, 2003), а также на 5 и 6

Конгрессах этнографов и антропологов России (Омск , 2003; С-Петербург, 2005), на 12 съезде РГО (2005), на форуме «Глобальное пространство культуры» (С.-Петербург, 2005), на конференциях Научного Совета по истории мировой культуры РАН, на 17,19,20 сессиях экономико-географической секции МАРС (2000, 2002, 2003)

Публикации. По теме опубликовано 40 научных работ общим объемом свыше 21 авторских листа, без соавторства, том числе 5 статей в рецензируемых журналах.

ОСНОВНЫЕ ЗАЩИЩАЕМЫЕ ПОЛОЖЕНИЯ.

I. АНАЛИЗ РЕГИОНАЛЬНОЙ ИДЕНТИЧНОСТИ ИСХОДИТ ИЗ ОПРЕДЕЛЕНИЯ ВАЖНЕЙШИХ ПОНЯТИЙ И ИСТОРИКО-ГЕОГРАФИЧЕСКИХ ПРЕДПОСЫЛОК.

1.1. Разработана система понятий, описывающая феномен региональной идентичности (РИ) с учётом современных реалий Европейской России. В литературе, включая зарубежную, используется множество значений термина РИ: местные достопримечательности, самобытность территории, принадлежность территории какой-либо традиции, специфичность территории, знание своей территории (особенно знание пространственно-географическое), местное самосознание, пространственное самосознание, сепаратизм, самосознание в рамках конструируемых регионов.

Исходное определение РИ, принимаемое в работе региональная идентичность -это системная совокупность культурных отношений, связанная с понятием «малая родина». РИ сопряжена с понятиями «культура укорененности» и «укорененность», предполагает развитую пространственную рефлексию.

Выдвинут принцип дополнительности культуры мобильности и культуры укоренённости Во-первых, доминирующий ныне исследовательский акцент на мобильность должен быть уравновешен вниманием к «противоположному полюсу» - укорененности. Во-вторых, в РИ может сочетаться укорененность с пространственной мобильностью. В-третьих, повышенная укорененность может иметь следствием большую динамичность и интенсивность развития в соответствующих поселениях и регионах, что в конечном счете стимулирует разнообразную (не обязательно пространственную) мобильность Необходимо преодолеть существующее ныне противоречие в трактовке прогрессивности мобильности и укорененности, в частности, противоречие между германской и американской традициями. Если в первой из них предпочтение отдается укорененности, оседлости перед пространственной мобильностью (Гегель, Ратцель и др.), то для второй характерен однозначный приоритет пространственной мобильности перед укорененностью (Р. Парк, Дж. Сантаяна). В работе выдвинута альтернатива доминирующей тенденции связывать личностное начало исключительно с мобильностью, в противовес укорененности, а укорененность рассматривать как препятствие для свободы (ср : Баньковская, 2006; также: В И. Мильдон, 2005). Акцент на пространственную мобильность, в противовес укорененности, содержится в понятии «транскультура», ко-

торое описывает ряд феноменов эпохи глобализации. Это понятие предполагает диффузию и разрушение исходных идентичностей, нарушение связи идентичности и самобытности, «ненужность» самобытности территорий (Глобальное пространство культуры, 2005). Укорененность связана с «инновационной», интенсивной стратегией реализации территориальных интересов (привлечение ресурсов и институтов региона), мобильность - с «миграционной», экстенсивной стратегией - миграцией на предпочтительную территорию, «голосованием ногами» (ср Завалишин, Рязанцев, 2005). Укоренённость предпочтительна для саморазвития региона как целостности, для реализации национальных интересов через территорию и через совокупность регионов. Односторонний акцент на пространственную мобильность в ущерб укорененности предполагает развитие отдельных «полюсов роста» в ущерб остальной территории.

РИ шире, чем укорененность. Укоренённость включает в качестве равноправных материальную компоненту, предполагающую физическое нахождение на малой родине, и духовную компоненту, основанную на тесной психологической связи с малой родиной, независимо от того, проживает ли индивид в настоящее время на малой родине В то же время РИ охватывает широкий спектр отношений, связанных с местным проявлением культуры укоренённости, включая различные маргинальные формы, обусловленные ее вырождением, а также с взаимодействием культуры укоренённости с культурой мобильности Понятие РИ отражает отношение людей к своему современному месту жительства (работы, деятельности); к малой родине, находящейся в другом месте, к другим географическим точкам и ареалам, которые человеку стали духовно близкими (в силу альтруистических и/или бытовых причин).

С региональной идентичностью, по мнению автора, сопряжен и российский патриотизм, хотя он может быть несколько иначе связан со спецификой данной местности

Структура РИ в основном сводится к двум составляющим «местному патриотизму» и «пространственной самоидентификации», с которыми сопряжены более частные составляющие РИ. Можно говорить о «силе» РИ Поддающаяся измерению «сила» РИ чаще относится к местному патриотизму. Местный патриотизм легче зафиксировать в массовых опросах, чем более сложную для восприятия населения пространственную самоидентификацию Однако пространственная самоидентификация сопряжена с топонимикой («тамбовская», «рязанская»), за счет чего она внешне становится более четко выраженной и поэтому может восприниматься исследователями как основная или единственная, что неверно. Понятия «региональный» и «местный» в работе не противопоставляются; вместе они - «антагонисты» мирового и российского и отчасти являются синонимами (при этом «местный» считается вне таксономическим понятием). Понятия «место» и «регион» различаются размерами, «местность» полагается безразмерной. Региональная самоидентификация прояв-

ляется на разных пространственно-таксономических уровнях, оставаясь при этом единым процессом. Пространственная самоидентификация относится к регионам (самоидентификация непосредственно с поселением банальна), но проявляется более чётко в поселениях; местный патриотизм формируется и в регионах, и в поселениях. Местный (региональный) патриотизм - внутренний ресурс РИ в целом. Наряду с российским патриотизмом, он тождествен позитивной РИ.

Отличия понятий «патриотизм» и «укоренённость». Патриотизм объединяет мобильность и укорененность. Патриотизм часто предполагает стремление индивидов остаться (не переезжать в другое место) для активной деятельности, однако сохраняется и в другом месте Укорененность, чаще всего, - это стремление остаться вообще. Укорененность указывает на вписанность в местный контекст, включая пассивные формы, патриотизм - на активный и позитивный выбор в широком контексте. В целом местный патриотизм - менее жесткий, в смысле отношения к территории, феномен, с несколько иными акцентами. Различение этих понятий имеет смысл для индивидов и их групп, но не географических объектов и местных общностей. В свое время Д. Уиттлси (рус. пер., 1957), характеризуя «региональное сознание» для мезоуровня, отождествлял местный патриотизм и пространственную самоидентификацию, считая их по сути взаимозаменяемыми. В нашей трактовке они являются априори самостоятельными (независимыми) характеристиками В то же время экспериментально может быть установлена связь между ними - от сопряженности до полной автономии.

Если люди любят свою малую родину, то они четко выделяют её пределы - то, что они любят, они считают близким = «своим» (в смысле «духовной собственности» и ответственности). Здесь фактор коммуникации не действует жёстко и дополняется фактором мировоззрения индивидов Отсюда - знание той или иной территории как «своей», не обязательно в смысле «географического знания пространства», но всегда в смысле знания местонахождения точек проявления специфичного для данной территории «духовного поля». Местный патриотизм чаще всего первичен по отношению к пространственной самоидентификации на мезоуровне. Очень четко это прослеживается в относительно крупных необластных городах: чем больше «патриотов» в городе, тем с большей вероятностью формируется «свой» неформальный регион (например, Арзамасский край).

В то же время развитая пространственная самоидентификация на мезоуровне не обязательно стимулирует высокий уровень местного патриотизма. В ряде случаев историко-культурные границы в Европейской России выражены достаточно определённо (например, в связи с распространением говоров, черт «регионального характера») и для тех, у кого нет развитого чувства местного патриотизма и/или кто не является местным уроженцем, реакцией на эту определенность, связанную с «не-

правильной речью» и специфическим «стереотипом поведения местных жителей», может быть безусловное отторжение, «к сожалению, мы живем в Тамбовском крае».

Таким образом, региональная идентичность - это внутренний (с точки зрения самих местных жителей) и обычно «нераскрученный» имидж территории, включающий внутренний набор образов, символов, мифов, в отличие от внешнего имиджа (с точки зрения мигранта, политтехнолога, организатора туризма, путешественника и т.д.).

1.2.Региональная самоидентификация населения в Европейской России проявляется в рамках исторически сложившейся, относительно устойчивой во времени и пространственно структурированной системы регионов. С внешне -поверхностной, статико-морфологической точки зрения специфическая для России система территориального устройства имеет в целом достаточно низкий таксономический статус Здесь нами используется термин «регион — ячейка». Этот низкий таксономический статус соответствует имеющимся представлениям о весьма незначительной величине региональных и межгородских культурных контрастов в России (традиция М.П. Погодина - С.М. Соловьева) Однако с учетом реальных процессов региональной самоидентификации, в которых проявляется весьма значительная культурная контрастность (в подтверждение традиции Н И. Костомарова), таксономический статус большинства российских регионов существенно выше, чем можно предположить, исходя из статико-морфологических критериев. Этот таксономический статус - «регион - страна». К такому же результату в конечном счете приводит и историко-географический анализ, а также рассмотрение культурно-географических и ландшафтных предпосылок. Условием существования «регионов-стран» в Европейской России является наличие элемента структурированности пространства на мезорегиональном уровне (что для Европейской России часто отрицается, со ссылкой на особенности природы Русской равнины и отсутствие четких и жестких культурных рубежей)

Здесь надо обратить внимание на следующее. Во-первых, элементы дискретности содержит природное пространство Русской равнины Во-вторых, для идентификационного взаимодействия индивидов не очень существенны особенности Русской равнины как целого (хотя соответствие между регионами Европейской России и определенными ландшафтными единицами, например - Тамбовский край - Тамбовская равнина, безусловно стимулирует идентичность) В-третьих, дискретны существующие формально-административные, некоторые природные, культурные и исторические границы «Главный ландшафтный рубеж Русской равнины - Полоса Полесий», по Ф Н Милькову, совпадает с разделением Европейской России, в том числе и в культурном отношении, на Север и Юг Ряд четких историко-географических границ визуально различим на местности Например, в гораздо более южном колорите Новохоперска по сравнению с со-

седним Борисоглебском можно усмотреть отнесение в прошлом юга Хоперского края к Дону, а Борисоглебска к Тамбовской провинции и губернии, что подкрепляется нахождением Новохоперска в степной зоне, а Борисоглебска - в лесостепной, по В.П. Семе-нову-Тян-Шанскому. Таким образом, в Европейской России общеизвестные элементы однородности и континуальности ландшафтного и культурного пространства сочетаются с чертами контрастности и дискретности. Эти черты используются как своеобразные «реперные точки», существенно облегчающие создание ментальных регионов, которые обладают значительными чертами контрастности и тем самым приближаются к «историческим провинциям», характерным для Запада, несмотря на различия в генезисе и меньшей степени их структурированности в России.

Для региональной самоидентификации важна устойчивость во время идеи «своего края». Несмотря на множество деструктивных действий, осуществлявшихся столетиями, сущность русской культуры и стереотип поведения людей, ориентированных на малую родину и историческую память, уцелели. Сохранение «объективных» регионов (Рязанской земли), хотя бы с исторически «плавающими» границами, сочеталось с созданием ментальных, «субъективных» регионов. Структурированность российских ментальных историко-культурных регионов проявляется на фоне внешне доминирующей «узловости» - специфической особенности российского территориального устройства, при которой центры как бы доминируют над «своими» регионами Для РИ это не всегда существенно. В частности, нельзя считать, что идентичность необластных городов является лишь производной от идентичности центрального города, либо, напротив, вступает с ней в конфликт, особенно, когда центральный город «дает» свое имя всему региону (ср.: А.Я Якобсон). В прошлом такие конфликты существовали как исключение (между Великом Новгородом и Торжком).

Жители Моршанска ощущают себя «тамбовскими» (в смысле безусловной принадлежности к самому региону) и «тамбовскими волками» и не чувствуют себя ущемленными из-за того, что имя их региона совпадает с именем центрального города. Так же формируется отношение между Рыбинском и Ярославским, Галичем и Костромским краем. В рамках регионов («краёв») на мезоуровне возникает некоторый оптимум идентификационных взаимодействий, обеспечивающий сочетание изолированности от «внешнего мира» и связности «внутри себя», что необходимо для пространственной рефлексии жителей регионов. Формальные (административные) регионы обычно имеют исторические аналоги и содержат более развитую неформальную компоненту, чем чисто неформальные регионы В этих рамках наиболее полно реализуется «идея своего края» как особой самобытной территории, проявляется место края в российской истории, не совпадающее с местом любого соседнего (например, очень различно место - не роль - в российской истории

Воронежского и Тамбовского края). В рамках края как «первичной ячейки, клетки» создаются собственная, неповторимую целостность, особый «интимный» психологический микроклимат В разных регионах в разной степени культивируется отношение к своему краю как к особой самобытной территории.

В связи с этим важен фактор устойчивости границ региона и существования исторических провинций («внешние факторы РИ»), В то же время в этих же, в основном, рамках проявляются другие факторы самоидентификации, для которых устойчивость границ гораздо менее существенна («внутренние факторы РИ») Они связанны с «региональным характером» населения и другими местными этнокультурными особенностями, а нередко также и с ландшафтно-пейзажным разнообразием.

Оценена выраженность и устойчивость во времени регионов на территории Европейской России в границах современных субъектов РФ (без учета национальных республик), по критерию сохранения и развитости пространственных ядер регионов, за период с конца XVII в. (имеется в виду ядро из городов, которые постоянно были псковскими, калужскими и т д., учитывались города, имевшие соответствующий статус в 1919 г ). Как правило, в составе большинства современных регионов их доля составляет 50-100%. Обнаружено, что границы и территории провинций конца XVII- первой половины XVIII в.в часто похожи на границы и территории как древних княжеств и земель, так и современных областей (в последнем случае элементов сходства между ними больше, чем между провинциями и губерниями, губерниями и областями) Елецкая провинция напоминает Липецкую область, Севская - Брянскую область, Суздальская -Ивановскую область, Тамбовская провинция в большей степени похожа на Тамбовскую область, чем Тамбовская губерния. Существовавшие в 20-е г.г. XX в. Северо-Двинская и Череповецкая губернии очень близки к Велико-Устюжской и Белозерской провинциям

II. ОСУЩЕСТВЛЕНО СТРУКТУРИРОВАНИЕ ПРОБЛЕМЫ. ИСХОДЯ ИЗ ЭТОГО, В ОСНОВУ АНАЛИЗА ПОЛОЖЕНЫ АНКЕТЫ, ПОЗВОЛИВШИЕ ФОРМАЛИЗОВАТЬ РАНЕЕ «НЕУЛОВИМУЮ» ПРОБЛЕМУ РЕГИОНАЛЬНОЙ ИДЕНТИЧНОСТИ.

Анкета для массовых опросов содержит восемь основных блоков Блок «малая родина» «Считаете ли Вы себя местным?»; «Есть ли у Вас место, к которому Вы особенно привязаны и которое считаете своей малой Родиной?» «Если бы у вас была возможность выбирать, в каком городе жить, то выбрали бы Вы населенный пункт, в котором проживаете''». Блок «российский патриотизм» «Очень ли важно для Вас ощущать свою принадлежность к России''» - варианты ответов «да, Россия - моя Родина, и я ею горжусь», «да, я не смог бы жить в другой стране», «нет, я хотел бы жить в другой стране, но не имею возможности эмигрировать» -те пассивное желание эмигрировать, «я думаю о переезде в другую страну» - активное желание эмигрировать Блок «пространственная ориентация» «Что Вы называете прежде всего при рассказе о себе в неформальной беседе (не при уст-

ройстве на работу)7» - варианты ответа' «населенный пункт, где я живу», «область, где я живу», «откуда я родом», «свою национальность», «образование», «место работы», «должность, профессию»; Что Вы ответите, если Вас спросят (в России, но вдали от вашей местности), откуда Вы7» - варианты ответа • «населенный пункт, откуда я родом», «населенный пункт, где я живу», «область, где я живу», «часть России, откуда я родом», «часть России, где я живу», «в православном мире, на исконно русской территории» (имеется в виду нахождение в России, но «вдали от дома») Блок «генеалогия» «Если Вы местный, то сколько поколений Ваших предков здесь жило7»; «Кто из Ваших предков здесь (недалеко) похоронен7»; «Знаете ли Вы места рождения своих предков (два и более поколения назад)7»; «Назовите места рождения своих предков, хотя бы приблизительно» Блок «высказывания, поговорки»- «субэтничность»• «согласны ли вы с утверждением" «нужно сделать все возможное для сохранения местных различий в говорах, особенностях поведения, питания и т д »7 (по ФОМ, с нашими дополнениями); «согласны ли Вы с утверждением «нужно сделать все возможное, чтобы сохранить различия в специфике архитектуры, внешнего облика городов7», «Одобряете ли Вы деятельность общественных объединений по защите окружающей среды и культурного наследия?»; поговорки-индикаторы, «согласны ли Вы со следующими утверждениями- «где бы ни жить, только б сыту быть», «с родной земли умри, не сходи», по (3 Сикевич), с нашими изменениями - поговорки не рассматриваются как альтернативные), «бедность - не порок», (по 3 Сикевич) - «внеэкономизм мышления» как русская антитеза протестантской этики. Блок «родной город, край» «Согласны ли Вы, что место Вашего проживания исторически относится к .. краю7»; «Знаете ли Вы старинный герб Вашего города7», «Любите, не любите ли Вы населенный пункт, край, где Вы живете, - за что7» Блок «связность местного сообщества» («обшинность») «Сколько приблизительно человек Вы знаете в лицо в Вашем населенном пункте7»; «С каким количеством человек в Вашем населенном пункте Вы здороваетесь, общаетесь7», «Читаете ли Вы местную прессу (постоянно, периодически, очень редко, никогда)7» Блок «своя местность и соседние территории». «Отличаются ли жители Вашей местности от жителей других территорий7 - они лучше (хуже, затрудняюсь ответить)»; «Становятся ли жители Вашей местности, территории, населенного пункта (черты характера, быта, историческое прошлое) предметом насмешек жителей других территорий7», «Какие прозвища дают Вам жители других территорий7»; «О жителях каких соседних территорий, населенных пунктов Вы знаете высказывания, насмешки, прозвища (какие именно)7»; «Ощущаете ли Вы давление, конкуренцию со стороны жителей близлежащих территорий? Каких именно7», «На информацию о каких населенных пунктах (и почему) в СМИ Вы обращаете внимание (по России, но без Чечни)7»

Другая разработанная автором анкета предназначена для экспертов. Она в целом напоминает анкету для массовых опросов, но в ней больше открытых и меньше закрытых вопросов Следует отметить существенно большую результативность опросов экспертов для малых, средних и небольших областных городов, по сравнению с крупными (Воронеж,

Нижний Новгород, Ярославль), с точки зрения собираемости анкет и особенно результативности Анкетирование экспертов более информативно по сравнению с массовыми опросами для знания пространственной самоидентификации населения на мезо- и макроуровне, характеристики местных символов и образов, отношения людей к местному культурному ландшафту, а также для понимания мировоззрения отдельных индивидов и их групп, как и «духа места» Но оно уступает массовым опросам по степени сравнимости пространственной количественной информации об отношении людей к своей малой родине и к России. Данная анкета содержит два основных блока

«Малая родина и генеалогия» «Родной город, край», с включением дополнительного вопроса для экспертов' «Какой город Вы считаете центральным для той местности, где Вы проживаете (например, для Тамбовского края таким центром может считаться Тамбов, Москва или Воронеж) Дополнительно задавались вопросы о знании местных достопримечательностей (каких') - здесь в ответах могут быть и отдельные здания, и улицы в целом, и города в целом, также природные объекты и др - особо о знании музеев в своем населенном пункте, о времени основания своего населенного пункта и др «Своя местность и соседние территории», с дополнительным включением вопроса для экспертов «Не замечали ли Вы попытки присвоить достижения Вашей территории, в том числе память о Ваших знаменитых земляках, вашими соседями в других регионах, городах, населенных пунктах'» (Примеры по результатам анкетирования, среди тамбовских краеведов распространены претензии к Липецкой энциклопедии, в которой не упомянуто вхождение Липецка и Лебедя-ни в состав Тамбовской губернии, а в Ельце - к Воронежу и Тамбову - «попытки присвоения памяти» о И А Бунине и Е И Замятине)

Ряд вопросов связан с индивидуальными чертами отдельных регионов В частности, введены вопросы об отношении к известным, однако неоднозначно понимаемым местными жителями (и неоднозначно воспринимаемыми на других территориях) региональным символам и образам «Как Вы понимаете выражение «тамбовский волк'», «Знаете ли Вы подобные высказывания о туляках'», об отношении к анекдотам об Урюпинске и др Были введены вопросы, связанные с реакцией на гипотетическое изменение АТД

III. ПРОСТРАНСТВЕННАЯ САМОИДЕНТИФИКАЦИЯ ОПРЕДЕЛЯЕТСЯ КУЛЬТУРНО-ИСТОРИЧЕСКИМИ ФАКТОРАМИ И ГЕОГРАФИЧЕСКИМ ПОЛОЖЕНИЕМ ГОРОДОВ И РЕГИОНОВ (см. табл.1 и рис. 2).

Пространственная самоидентификация проявляется особо («порознь») для мезо-

и для макроуровня. Пространственная самоидентификация на макроуровне выражена менее четко и более слабо выражена, чем на мезоуровне, что видно, в частности, из табл.1. В Воронежской области принадлежность к «Черноземному краю» сосуществует с принадлежностью к «Югу», а в соседней Тамбовской области - с принадлежностью к «Центру» или «средней полосе». Результирующая картина ментальных макрорегионов (по признаку пространственной самоидентификации) оказывается континуальной. В таком контексте становится понятным множественное число известного выраже-

ния «в наших краях». В отличие от макроуровня, на мезоуровне значительный разброс мнений индивидов обычно существует лишь для отдельных регионов и городов. Поэтому на мезоуровне результирующая картина пространственной самоидентификации, как правило, - дискретная.

Таблица 1. Сочетание аспектов пространственной самоидентификации жителей городов, различающихся характером региона - объекта самоидентификации (в %% анкетированных) _

Города Свой регион необластного города Мезорегион, соответствующий формальному Соседний мезорегион Смешанная пространственная самоидентификация Макро регион

Галич 36 64 0 0 0

Кострома ----- 87 0 13 0

Череповец 36 44 0 9 11

Муром 67 0 0 33 0

Арзамас 37 48 0 15 0

Новомосковск 0 56 12 24 8

Плавск 0 72 6 0 22

Богородицк 0 82 0 6 12

Нижний Ломов 0 53 7 0 40

Сердобск 0 60 20 8 12

Елец 50 5 10 35 0

Тамбов 75 0 18 7

Моршанск 12 44 0 5 40

Мичуринск 17 36 0 7 40

Балашов 40 45 0 12 3

Борисоглебск 40 33 15 0 12

Новохопёрск 40 40 0 13 7

Примечания. 1)3десь и далее все показатели в таблицах и в тексте даны в единицах «нетто». 2)Для Новохоперска свой регион - это Хоперский край, для Борисоглебска - Хоперский и Борисоглебский край суммарно, для Балашова - Балашовский и Хоперский край суммарно (для Балашова и Борисоглебска хоперская идентичность доминирует) 3))Самоидентификация с соседними регионами обусловлена вхождением в них в историческом прошлом, для Новомосковска (а также Плавска) такой регион - Подмосковье, для Борисоглебска и Нижнего Ломова - Тамбовский, для Ельца - Орловский, для Сердобска - Саратовский край 4)В Нижнем Ломове идентификация с Поволжьем - 8%

Из табл.1 видно, что часть необластных городов (менее значимые с точки зрения

размеров или исторического прошлого) не имеет «своих» неформальных регионов. Этому препятствует экстерриториальность Новомосковска - при принятии жителями города тульской идентичности. Там же, где такие регионы есть, их идентификационная значимость часто приблизительно равна значимости всей административной области (Балашов, Борисоглебск, Новохоперск), а иногда может существенно превосходить ее (Елец, Муром).

Пространственная самоидентификация с макрорегионами более развита в поселениях, удаленных (культурно или пространственно) от центров мезорегионов. При этом может наблюдаться разное отношение к центрам своих формальных регионов. Примеры такой самоидентификации - Моршанск, жители которого считают себя «тамбовскими» (в т.ч судя по реакции на символ «тамбовский волк») - это пространствен-

ная, но не культурная удаленность от центра мезорегиона, и Мичуринск, где развита тенденция «отторжения» от Тамбова, - это удаленность культурная, но не пространственная Характерны такие высказывания: «Мичуринск - старый купеческий город, люди думают больше о вещах и деньгах» (Тамбов); «Тамбов - это не вполне город (имеется в виду меньшая плотность и этажность застройки в историческом центре города в Тамбове (М К.)» (Мичуринск). В данном контексте закономерно также, что в сельской местности Моршанского района возрастает самоидентификация с Моршанским краем (30%).

Удаление от центров макрорегионов определяет тенденцию усиления ориентации на мезорегион: Пензенская обл.(без Нижнего Ломова, где обнаружена идентификационная близость к Тамбовскому краю, что исторически может быть объяснено отнесением этого города к Тамбовской провинции) ментально находится вне основных макрорегионов - Поволжья, Черноземья, а Балашов - вне Поволжья (оценки экспертов)

Положительная либо негативная эмоциональная реакция в связи с макропро-странственной самоидентификацией встречается довольно редко, однако представляет значительный интерес: «Центрально-Черноземный отстой»; «да идите Вы со своим произношением «гэ» (студенты ТГУ им Г Р. Державина), в Вологодской области, в отличие от Воронежской, «люди другие - северные, добрые» (бывшая жительница Николь-ска, живущая в Новохоперске) «Хотел бы жить в Угличе - там народ другой» (в смысле - северный = мягкий; уроженец Ельца, бывал в Угличе у родственников, преп., 22г) Тем самым обнаруживается обычно отрицаемое российскими этнографами существование особого северорусского и южнорусского самосознания.

IV. ВЫЯВЛЕНЫ ПЕРВИЧНЫЕ ЧЕРТЫ РЕГИОНАЛЬНАЛЬНОЙ ИДЕНТИЧНОСТИ, КОТОРЫЕ ОПРЕДЕЛЯЮТ МЕХАНИЗМЫ РЕГИОНАЛЬНОЙ САМОИДЕНТИФИКАЦИИ НАСЕЛЕНИЯ В ЕВРОПЕЙСКОЙ РОССИИ.

IV.*!. Обосновано культурное триединство региональной идентичности местных общностей (по материалам модельного полигона). РИ - феномен, «пронизывающий» все стороны жизни общества В таком смысле РИ - индикатор его социокультурного состояния, которое проявляется и через РИ В рамках предлагаемой критериальной системы, на материалах массовых опросов были зафиксированы три автономные ракурса (аспекта) РИ, по-разному характеризующие отношение общества к традиции и своеобразно размещающиеся в геопространстве Их взаимодействие определяет специфику отношений: периферия - полупериферия - центр, - в которых центр не обязательно доминирует.

Ракурсы РИ были названы транстрадиционная, традиционалистская, надтра-диционная идентичности. Термин «транстрадиционный» означает' выходящий за рамки традиционализма, но не порывающий с традицией, а развивающий ее («транс. .» -здесь означает сквозной); надтрадиционный - выходящий за рамки традиции.

Для обобщения данных массовых опросов автором предложен интегральный индекс РИ местных общностей:

1=|(Р-ш1-т2)+((и1+и2):2)|: 2, где

I - интегральный индекс, Г? - доля респондентов, которые гордятся Россией, Ш1 - доля респондентов, которые всю жизнь прожили на одном месте и не стали местными и не испытывают привязанности к какой-либо местности, ш2 - доля желающих эмигрировать из России, 1Хг доля согласных с поговоркой "с родной земли умри - не сходи", и2 - доля не согласных с поговоркой "где ни жить - лишь бы сыту быть" (все - в %%)

Значения интегрального индекса по отдельным городам обнаружили значительную связь с такой существенной характеристикой РИ, как "любовь к городу, краю", где проживают респонденты (Нэ=0,75). Для связи интегрального индекса с выбором своего поселения в гипотетической ситуации 1^=0,65. Интегральный индекс совмещает функции характеристики местного патриотизма и силы РИ вообще и может быть использован для оценки качества РИ, однако он не учитывает пространственную самоидентификацию и надтрадиционную РИ.

К транстрадиционной РИ относятся характеристики любви к родному городу, краю; российского патриотизма; отношения к поговоркам «с родной земли умри - не сходи», «где ни жить - лишь бы сыту быть». Культурный смысл этих поговорок различен. Показатель согласия с первой из указанных поговорок мы назвали «природным патриотизмом», гипотетически - это индикатор сохранения ядра традиционной культуры. Показатель несогласия со второй поговоркой назван автором «просвещённым патриотизмом». «Просвещенный патриотизм» - важный индикатор соответствия региональной идентичности модернизации (и возможный интегральный показатель РИ). «Природный патриотизм» отражает позицию, связанную с однозначным преимуществом укорененности над мобильностью В то же время «просвещенный патриотизм» ориентирует индивидов на разумный синтез укоренённости и мобильности, с преобладанием укорененности над мобильностью лишь в «конечном счете», при допущении элемента выбора. Отсюда - различие акцентов этих индикаторов: природного патриотизма на традицию, просвещенного патриотизма - на модернизацию

Об акцентах природного патриотизма на традицию и просвещённого патриотизма на модернизацию, свидетельствует также, помимо культурного смысла использованных индикаторов, анализ полученных эмпирических данных по модельному полигону. Это - ослабление природного патриотизма при повышении уровня образования (+52,1%); (+48,4%); (+36,3%), при одновременном усилении просвещенного патриотизма (-8,8%), (-6,2%); (+21,2%) (данные по Вологодской обл.; именование градаций образования: - см. табл.14). Показатель просвещенного патриотизма значительно меньше связан с показателем любви к своему городу, краю {Яз= +0,46), чем интегральный индекс РИ.

Интегральный индекс РИ относится к транстрадиционной РИ, наиболее существенной для характеристики РИ в целом.

В состав традиционалистской РИ входят характеристики «субэтничности» и «внеэкономизма мышления», коррелирующие между собой (143=0,65). Сила идентичности по этим показателям убывает с ростом уровня образования {табл.14) Интересно, что традиционалистская РИ почти не связана с транстрадиционной - по показателям интегрального индекса (Иэ =+0,1); любви к своему краю (Яв =- 0,08), российского патриотизма (Рз=+0,20).

Надтрадиционная РИ носит «футуристический» характер и в рамках модельного полигона четко проявляется лишь в Вологодской и Ярославской обл. Она возрастает с повышением уровня образования (табл 14)и самооценки доходов респондентов, а также с размерами города в рамках каждой из областей (табл.2)и внешне проявляется в чувстве превосходства над своими более бедными и менее образованными соседями. В рамках надтрадиционной РИ получает подтверждение гипотеза (В.И Пантин, В В. Лап-кин) о формировании в современной России некоей новой РИ на базе крупнейших городов и наиболее образованных и богатых слоев населения Ее связь с выбором своего населенного пункта в гипотетической ситуации (Иб =+0,61) близка, хотя и несколько меньше, к аналогичной связи интегрального индекса РИ (Рз=0,65), который с надтрадиционной РИ не связан (Кз=+0,19) Это, очевидно, является проявлением приблизительного «равенства сил» традиции и футуризма в рамках модельного полигона.

Футуризм надтрадиционной РИ проявляется и в отсутствии связи или в слабой связи с другими ракурсами РИ Примеры: связь надтрадиционной РИ с показателями традиционалистской РИ (Нб= -0,50); природного патриотизма (Рэ= -0,27); российского патриотизма (Кэ= +0,17), с интегральным индексом РИ ( Рз=+0,19), показателем любви к своему краю (Кэ= +0,03); просвещенного патриотизма (Рб= +0,35). Таким образом, связь надтрадиционной РИ с «застойной» традицией еще слабее, чем с развивающейся традицией, у надтрадиционной РИ есть элемент связи с модернизацией, но нет связи с ядром традиционной культуры.

В Костромской области для надтрадиционной РИ была зафиксирована обратная зависимость с уровнями образования и доходов (см. табл 14 и с 47) В случае обратной зависимости в Костромской области следует говорить об инверсии, поскольку для этой территории зафиксированы элементы «комплекса неполноценности», обусловленные соседством Костромы с более динамичным Ярославлем. В Воронежской области данный феномен не представлен. Возможные причины этого - «нейтрализующая роль традиции», а также повышенная «региональная самокритичность», фиксируемая на юге исторического ядра России в массовых опросах, а также в группах экспертов.

Надтрадиционная РИ хорошо вписывается в идеи о «сетевом обществе», не связанном с традицией предшествующего развития (Н Е. Покровский; М. Кастельс, Э Киселева), об исчерпании роли факторов истории и географии в обществе всеобщей мобильности будущего (О. Тоффлер), о таких чертах нового гражданина-космополита, как ироничная дистанцированность от собственной культуры и «новый номадизм» (Turner, Rojek, 2001) В то же время транстрадиционная РИ соответствует идее сохранения преемственности в развитии, развитию как идиоадаптации или прогресса, по Н.Я. Данилевскому.

Транстрадиционная РИ (интегральный индекс) уже по определению сопряжена с сохраняющимся ядром традиционной культуры (Rs =+0,51), она не связана с традиционалистской культурой^э =+0,06) Еще более существенно, что по эмпирическим данным, ядро традиционной культуры (природный патриотизм) слабо связано с традиционалистской PH(Rs =+0,23), хотя логически это далеко не очевидно. Уровни развития природного патриотизма и традиционалистской РИ совпадают или близки в Твери, Семилуках, Вологде, Грязовце, Вожеге, Шексне (с точки зрения их рангов), однако очень сильно отличаются в Великом Устюге, Кириллове, Рыбинске (большее развитие природного патриотизма), Череповце, Костроме, Тутаеве, Бабаеве (большее развитие традиционализма).

Также интересно несовпадение, в рамках РИ, модернизации и «сетевого общества» - они относятся к разным ракурсам и идентичностям.

Транстрадиционная и традиционалистская культуры могут быть рассмотрены как формы проявления культуры укорененности, при этом традиционалистской культуре соответствует пространственный «партикуляризм» как менее динамичная составляющая.

В надтрадиционной культуре отчасти теряется дополнительность (и гармоничность) укоренённости и мобильности - укорененность в этой культуре в значительной степени есть лишь временный пространственный базис для сиюминутных проявлений мобильности. Тем не менее, надтрадиционная культура продуцирует идентичность и чувство привязанности к месту, но это чувство является узко рациональным, эгоистичным (она связана не с «любовью», а с «выбором»).

Транстрадиционная и надтрадиционная РИ в достаточно явном виде сопряжены с определенными формами потенциальной или актуальной активности (поговорки-индикаторы природного и просвещенного патриотизма сопряжены именно с активностью) и в значительной степени сводятся к местному патриотизму. Это важно в связи с представлениями о связи с активностью лишь пространственной мобильности.

Каждая из трех культур-идентичностей характеризуется своим императивом, хорошо формулируемым в терминах местного патриотизма.

Надтрадиционная - «мы лучше других, потому что мы самые успешные, передовые, «продвинутые» - поэтому я выбираю тот город, где я живу» Транстрадиционная -«мы любим свою землю, наш край, потому что это - наша земля» Традиционалистская - «мы лучше других, потому, что мы отличаемся от других; мы гордимся нашей землей, потому что мы - другие» (Императивы транстрадиционной РИ прослеживаются и для массовых опросов, и для экспертов, традиционалистской - в большей степени для экспертов, надтрадиционной - лишь для массовых опросов).

Жесткая самоидентификация «мы-они» характерна лишь для традиционалистской и надтрадиционной РИ Последняя в таком случае приобретает неоархаические черты (противопоставление «себя» и «себе подобных» жителям других территорий, которые считаются «варварами» - отсталыми, неудачниками).

Дефект надтрадиционной РИ - отсутствие связи с российским патриотизмом. Транстрадиционная и традиционалистская РИ - «старые», надтрадиционная РИ -новая. Будучи новой, надтрадиционная РИ не может считаться более прогрессивной для региона - в том смысле, что она, в отличие от транстрадиционной РИ, не нацеливает на активизацию местных культурных ресурсов, а является проекцией «неместного» (допустим, успешностью в территориальном разделении труда) на местный (региональный) уровень. Однако надтрадиционная РИ потенциально может быть прогрессивной, но лишь в случае синтеза ее с транстрадиционной РИ. Тогда ценности местной традиции отстаивались бы и распространялись бы в активной полемике с другими ценностями (в т.ч. путем культивирования местного, уникального, которое приобретало бы статус неместного, выходящего за пределы данной территории, - например, активизации развития местных промыслов)

Каждый из ракурсов РИ характеризуется значительными региональными контрастами. Различия по интегральному индексу РИ - Ярославская обл • +34,3%, Воронежская обл.. +29,6%, Вологодская обл : +18,6%, Костромская обл.:+9,4%, г. Тверь +5%. Различия по характеристике природного патриотизма: Воронежская обл: +53,8%; Ярославская обл : +52%; Вологодская обл : +46,3%, Костромская обл. +29%., г. Тверь- - 52%, просвещённого патриотизма' г Тверь- +58%; Воронежская обл.: +17,3%; Ярославская обл. +10%; Костромская обл : +7%; Вологодская обл - -0,4%

Можно заметить, что в случае просвещенного патриотизма просматривается тенденция усиления РИ в направлении с Севера на Юг (дополняемая «примыкающей к Москве» Тверью). При этом обнаруживается в целом никак не свойственная для модельного полигона меньшая сила РИ в Вологодской обл. по сравнению с Костромской. Для природного патриотизма и для интегрального индекса РИ характерна несколько другая картина близость развития РИ в Воронежской и Ярославской обл., при значительном ослаблении в Костромской обл и особенно в Твери. На уровне поселений ли-

дируют в развитии природного патриотизма Великий Устюг, Рыбинск, Кириллов, Семи-луки (табл 2). Распространённые представления о наибольшем развитии традиционной культуры (фиксируемой нами в рамках природного патриотизма) только на Севере не подтверждаются, в том числе в связи со значительным развитием на Севере индустриальных поселений с иным менталитетом жителей (Череповец, Бабаево).

Несколько иная географическая картина в распределении показателей, описывающих идентичность в ракурсе традиционализма: «субэтничность» - Костромская обл.: +65,6%, Воронежская обл.: +60,4%, Ярославская: +27,2%, Вологодская: +22,4%, «внеэкономизм мышления» - Костромская обл.: +51,0%, Воронежская обл : +38,6%, Ярославская обл.: +25,3%, Вологодская обл.: +15,9%, г. Тверь: - 52%. С географической точки зрения традиционализм фиксируется на мезо-, но не на макрорегиональном уровне. В рамках модельного полигона традиционалистские Воронежская и Костромская обл. «противостоят» Ярославской и Вологодской обл. и, в особенности, Твери.

Поддержка идеи сохранения специфики внешнего облика городов - Воронежская обл.:85,7%, Ярославская обл.: 84,6%, Костромская обл.: 82,3%, Вологодская обл.: 59,5%. Оно растет с ростом уровня образования (хотя и не сильно). (49,5%) - (63,5%) - (64,5%) (градации - см. табл.14), а также российского патриотизма (32,2%) - (61,8%) - (64,2%) (желание эмигрировать - привычка - гордость) Данные по Вологодской обл. Поддержка экокультурных движений - Воронежская обл.- 53,9%, Вологодская обл.: 48,3%.

Важное значение (в частности, как характеристика устойчивости) имеет органичность (соответствие, гармоничность) РИ по отношению к традиционализму, которая была зафиксирована нами для ряда регионов. В этом случае традиционалистская РИ может приобретать свойство стимулирования активности, подобно транстрадиционной и над традиционной РИ. В качестве индикатора может быть использована причинная связь между традиционализмом и параметром РИ в целом. Усиление традиционализма предполагает (в случае органичности РИ) также усиление РИ

Для того, чтобы зафиксировать органичность РИ по отношению к традиционализму, в работе сравнивались значения просвещенного патриотизма (как возможного интегрального параметра РИ), характерные для респондентов в пределах одного и того же региона), при ориентации на внеэкономизм (традиционализм) или на экономизм. В Воронежской обл. при смене ориентации с внеэкономизма на экономизм происходит ослабление просвещенного патриотизма с величины +23% до величины +9%. В Ярославской и Костромской областях (вместе), наоборот, происходит рост показателя просвещенного патриотизма при аналогичной смене ориентации респондентов с внеэкономизма на экономизм - с +8% до +26%. Таким образом, обнаруживается безусловная органичность РИ по отношению к традиции в Воронежской обл , частичная органичность в Вологодской и отсутствие органичности в Ярославской и Костромской обл.

В контексте РИ Воронежскую область мы считаем поэтому периферией, а Костромскую и Ярославскую обл - полупериферией «Центром» для нашего модельного полигона может считаться Тверь ввиду характерного для нее контраста между гипертрофированно развитыми показателями «просвещенного» и «природного» патриотизма, а также в связи с ослабленными показателями традиционализма (см табл.2), что связано с высоким уровнем развития в этом городе модернизации.

Смысл противопоставления центра и периферии в случае РИ отражает характер взаимодействия местного и неместного на соответствующих территориях, органичность и роль традиции в развитии РИ, а также значение мо-дернизационной составляющей РИ. На периферии роль традиции не тождественна степени традиционности. Если в Воронежской области сравнительный «избыток» традиционализма совмещен с повышенной ролью традиции и является важным ресурсом РИ, то в Костромской области традиционализм совмещен с пониженной ролью традиции и ослабляет РИ. Исключением на полупериферии являются процессы, связанные с усилением российского патриотизма - благодаря элементам традиционализма. Тогда полупериферия подобна периферии.

В центре, в связи с доминированием неместных факторов, происходит ослабление не только традиционности (традиционализма и ядра традиционной культуры), но и РИ в целом (по совокупности параметров РИ). На периферии сохранение традиционализма эквивалентно активности. На полупериферии традиционализм чаще эквивалентен пассивности, депрессии, однако сохраняющееся ядро традиционной культуры стимулирует активность. Наибольшая «сила» РИ характерна для территорий и городов, где достигнут оптимум между традицией и модернизацией (в Ярославской и Воронежской обл - в формах российского патриотизма, просвещенного патриотизма и природного патриотизма, отчасти - Вологда - в формах просвещенного и природного патриотизма)

Изложенные положения дополняются рис. 3, где развитие модернизации отражено показателями просвещенного патриотизма и надтрадиционной идентичности, а традиционность - показателями природного патриотизма и традиционалистской идентичности. Для центра (г. Тверь) характерно развитие модернизации, очень сильно превосходящее развитие традиционности. Для более крупных и исторически значимых поселений полупериферии и периферии (Великий Устюг, Вологда, Воронеж, Кириллов, Рыбинск, Череповец, Ярославль) характерно равенство развития модернизации и традиционности или слабое превосходство традиционности Для небольших индустриальных поселений Вологодской обл., а также для г. Семилуки характерно сильное превосходство традиционности над развитием модернизации, для г г. Грязовец, Кострома и Тутаев - среднее превосходство традиционности над развитием модернизации.

Для транстрадиционного и традиционалистского ракурсов идентичности существенны сохранение регионального исторического сознания и памяти о предках, живших в данной местности. Например, доля респондентов, знающих места рождения предков Воронежская обл.: 93%, г.Рыбинск: 89%, Ярославская обл , сельская местность: 87%, г. Тутаев .80%, г. Ярославль:74%, Костромская обл : 64% (прослеживается градиент Юг - Север). Доля респондентов, затруднившихся ответить на вопрос о местах захоронения своих предков (предки - 2 и более поколений назад)' Воронежская обл/1%, г.Рыбинск' 10%, Ярославская обл., село: 14%, г. Кострома: 17%, г Ярославль:18%, г. Тутаев: 23% (градиент Юг - Север менее четок).

Полученные результаты на примере РИ позволяют утверждать, что региональные различия в менталитете и ценностных предпочтениях населения не менее, а часто и более важны (как это характерно для модельного полигона), чем соответствующие различия, определяемые социальным рангом поселения (его рангом в иерархии), возрастным или социальным слоем (см.табл.2, 14, 16) «Оплотом традиционализма» являются не столько типы городов по их рангу в иерархии, как полагают многие авторы, сколько определённые регионы (в нашем исследовании таковыми оказались Воронежская и Костромская области, а также Тутаев) Традиционализм, однако, не исключает развитие ценностей модернизации (Воронеж) В реальных условиях модельного полигона традиционализм и модернизация - не антагонисты, хотя степень их дополнительности, «притяжения» или «отталкивания» для разных регионов - разная. Однако для части небольших индустриальных поселений Вологодской обл характерно значительное развитие традиционализма, при резком ослаблении модернизации, в отличие от небольших старинных городов (Великого Устюга и др). Однако традиционалистская РИ доминирует лишь в Череповце.

На мировом уровне в странах-лидерах интеграционных процессов глобализации не более 15% населения приемлет «космополитические» ценности, в то время, как остальные идентифицируют себя с национально-локальными ценностями (Вопросы философии, 2004, №11, с.З). Приблизительно такое же соотношение, судя по модельному полигону, характерно и для России, хотя для части опрошенных характерно сочетание традиционных и «космополитических» ценностей

Для всего модельного полигона связь силы РИ с размером города для массовых опросов статистически не прослеживается; существуют лишь тенденции к возникновению такой связи - в рамках отдельных регионов, а также для надтрадиционной РИ. Есть тенденция к обратной зависимости от размера поселения для традиционалистской РИ и тяготение к существованию максимума «силы» РИ в городах «среднего ранга» для транстрадиционной РИ. При анкетировании экспертов лишь в отдельных малых городах наблюдался пониженный местный патриотизм Напротив, часто не са-

мые крупные города региона лидировали по основным параметрам РИ в данном регионе - Рыбинск (наряду с Ярославлем), Моршанск (наряду с Тамбовом), Новохоперск.

IV.2. В основе региональной самоидентификации лежит культурно, а также экологически обусловленное позитивное отношение к малой родине. Фиксируются случаи трансформации и ослабления РИ вследствие социальных и позиционных факторов. Для описания этого феномена вводится понятие «стресс соседства». Установлен относительно высокий уровень региональной идентичности, судя по ключевым параметрам РИ, задаваемым разработанной автором анкетой для массовых опросов, а также по отношению жителей городов к старинным гербам этих городов и другим символам

Ключевые показатели РИ по поселениям модельного полигона показаны в табл.2. Характерно преобладание уникальных особенностей городов, которые далеко не всегда можно объяснить их спецификой. Тем не менее, повышенные значения многих показателей РИ в Великом Устюге и особенно в Кириллове связаны, очевидно, с исторической ролью этих городов. Близость показателей РИ в Вологде и Грязовце можно интерпретировать как следствие общности региональных условий самоидентификации Интересно значительное превосходство рыбинской идентичности над костромской, отчасти - даже над ярославской Тверь и Череповец представляют собой во многом контрастные разновидности РИ при ускоренном развитии крупных городов: если в Череповце происходит некоторая маргинализация населения (ослабление просвещенного патриотизма), при усилении традиционализма (по сравнению с Вологдой), то для Твери, напротив, характерен «суперурбанизм» - отказ от природного патриотизма при мощном развитии просвещенного патриотизма. Результирующая идентичность в Твери оказывается ослабленной Значительное ослабление просвещенного патриотизма характерно для «индустриально-маргинальных» поселений (Бабаево и др.), резко контрастирующих с находящимся в тех же природных и др. условиях Кирилловым Важно, что отдельные из наших результатов совпали с результатами исследований других авторов Это - повышенный уровень местного патриотизма в Рыбинске (см.: Мезенцева, Косларская, 1998; Щедровицкий,2005), ослабленность и деформированность социокультурного развития Костромы (В А. Колосов, А И. Трейвиш)

Знание старинного герба своего города (показатель «брутто») Ярославль -91,2%, Кострома - 70,5%, Рыбинск - 61,8%, Великий Устюг -59,3%, Тутаев - 37%, Воронеж - 40,7%, Вологда - 24,7%, Череповец - 16,7%, Грязовец - 12,5% Представляется, что некоторая ослабленность знания своего старинного герба в Воронеже и Вологде, контрастирующая с повышенным значениями идентичности по другим показателям, связана с образно-графическими свойствами данных гербов В то же время гербы Ярославля, Костромы, Рыбинска, Великого Устюга, Тамбова легко запоминаются и выглядят

«солидно». Как правило, эксперты указывают на необходимость сохранения старинных гербов как культурного достояния: «этот герб старинный, и мы не вправе, по истечении стольких времен, изменить его», (ж , 15л , шк ), «изменений в герб не нужно никаких - это наш символ» (ж, 14л., шк.) Лишь изредка вносятся предложения по дополнению или корректировке содержания старинного герба: «рядом с изображением улья поместить изображение волка» (раб. шк. возраста, м , 15л); «т.к Тамбов и крепость был, надо добавить что-то угрожающее» (м., 15л., шк) (все- Тамбов); «достаточно 1-2 веточек (сейчас их 9 - М К),остальное - на тему обороны и ремесел» (ж., 41г., музей) (Богородицк) Еще реже - более радикальные предложения: «полностью изменить герб»(ж.40л, архитектор), «в гербе убрать рыбу (герб Саратова - М.К. - ж,43, в/о, музей) (всё - Сердобск). Реже используются географические образы как символы региона, города: «Новомосковск - центр Среднерусской возвышенности».

Новые и старые топонимические символы и РИ. РИ может обогащаться некоторыми новыми символами, однако это «чревато» изменением и смысла, и силы идентичности. Например, в советское время идентичность жителей Мичуринска оказалась связанной с идеей «мичуринского плодоводства». Поэтому жители города крайне негативно оценивают идею возвращения городу исторического названия - Козлова (что автоматически уменьшает значимость города в глазах местных жителей). Часть советских преобразований, напротив, в прошлом активно отвергалась населением (примеры: Лиски - Гергиу-Деж, Раненбург - Чаплыгин; сохранялась двойственность старого и советского имени в Нижнем Новгороде, Самаре, Твери).

Изменение пространственной самоидентификации В работе вводится понятие «стресс соседства». «Стресс соседства» в нашем случае - это ситуация, связанная, во-первых, с присутствием в сознании индивида «образа преуспевающего соседа», создающего соблазн изменения самоидентификации, и, во-вторых, с «излишней открытостью» мезорегиональных границ, стимулирующей указанный соблазн. При этом изменяется, чаще - ослабевает, или становится неоднозначной РИ (обычно на уровне поселения, чаще - города). Нарушается пространственная рефлексия жителей - их принадлежность к данной территории уже кажется им не столь однозначной, - положенной им «по судьбе». Им как бы навязывается внутренне не очень приятный выбор, который в целом их дезорганизует, создаёт дискомфорт, приводит их в положение «между двумя стульями». Возможно появление «комплекса неполноценности». Например, в Твери проявляется излишняя близость к Москве, а в Костроме - к своему конкуренту - более преуспевающему и динамичному Ярославлю (ср.: Б.Б. Родоман, 1999, с.15).

В Мичуринске сказывается близость - благодаря удобному нахождению на коммуникациях - к преуспевающим Москве и Липецку, а также к Рязанской обл. Для этого

города характерны, например, следующие особенности стресса соседства Там преобладает восприятие регионального символа «тамбовский волк» не как положительного (подобно Тамбову и Моршанску), а как негативного образа. На вопрос о гипотетическом объединении Тамбовской и Липецкой областей около половины экспертов высказалось в пользу его нецелесообразности, мнения в пользу Тамбова или Липецка как центра объединенной области разделились поровну. В то же время в Тамбове и Моршанске среди местных уроженцев доля пожелавших присоединиться к Липецку ничтожна В Новомосковске 48% анкетированных - за присоединение к Московской обл. (35% - против)

Стресс соседства может охватывать и меньшую часть жителей. В Сердобске 40% анкетированных пожелало присоединиться к преуспевающим Самарской или Саратовской обл (против - 60%), в Нижнем Ломове -18% (против - 80%); в Богородицке - 75% против присоединения к Московской обл., 25% - «за», в Плавске против-66%, «за»-33%.

Трансформация местного патриотизма в результате стресса соседства. Для стресса соседства характерно в целом мало распространенное единство местного патриотизма и пространственной самоидентификации: ослабление того и другого происходит параллельно. В Костроме происходит частичный отказ от костромской идентичности, в Мичуринске - от тамбовской идентичности, при преобладании негативной оценки своей местной общности по сравнению с соседями. Стресс соседства в Костроме характеризуется не только отмеченными в табл 2 ключевыми показателями - ослабленной (точнее, инверсионной) надтрадиционной идентичностью и пониженной долей выбравших своей город, - также рядом других, более частных показателей РИ (по массовым опросам): 12,3% респондентов считает, что их город (Кострома) исторически не относится к Костромскому краю, - против 0,4% для аналогичного вопроса о Ярославском крае в Ярославле, 0% в Рыбинске и Тутаеве; старинный герб своего города ярославцы знают лучше костромичей, хотя с графической и исторической точек зрения гербы идентичны. Для Костромы характерно также повышенное мнение о наличии насмешек со стороны жителей соседних территорий (7,2% в городе, 12% в сельской местности, против 1% в Рыбинске и 3,1% в сельской местности Ярославской области) Выражение «Кострома полна ума» нами зафиксировано в Ярославле, но не в Костроме

Для группы экспертов характерно преобладание негативного мнения костромичей о костромском говоре (ср. с совершенно иной реакцией жителей Тамбова на тамбовский говор, который в гораздо большей степени отличается от московского). В то же время стресс соседства не распространяется на удаленные от Ярославля части Костромской области (Галич - ср: «Нам дорого название Костромской области»). Феномен стресса соседства является одним из доказательств (в данном случае - «от противного») позитивной основы местного патриотизма

Это же доказывает доминирование среди экспертов отрицательного отношения к образам ряда городов как распространённым символам глубинки (глуши, провинции, глубокой периферии), например, Тамбов (школьники)' 52% - негативно, 9% позитивно; Тамбов (работающие школьного возраста): 63% негативно, 25% позитивно; Моршанск (школьники): негативно - 56%, позитивно - 13%; Мичуринск (взрослые) негативно - 45%, позитивно - 15% (везде - «Тамбов» как символ); Нижний Ломов (взрослые) негативно - 35%, позитивно - 9%; Сердобск (взрослые):негативно- 33%, позитивно - 27% (везде - «Пенза» как символ). Ответ на этот вопрос в анкете нередко сопровождается критикой в адрес «столичных снобов» и чаще соответствует развитому местному патриотизму. Иногда позитивное отношение к символу глубинки также означает позитивную самоидентификацию: «наш город действительно провинциальный, и это хорошо»

Судя по табл 2, отношению к «символам глубинки» и феномену стресса соседства, сила местного патриотизма определяется позитивной основой самоидентификации (в отличие от мнения, что местный патриотизм - отражение комплекса неполноценности).

По-видимому, в случае РИ ментальность людей основана на «простых» естественных, в частности, антропоэкологических, предпосылках. Эти предпосылки определяют первоочередную важность для жизни людей в определённом месте следующих трёх факторов: 1)ощущения комфортности проживания в этом месте (комфортности - в очень широком смысле), 2)«насиженности этого места» и 3)любви к нему (она же - местный патриотизм, точнее, важная его составляющая). На этой основе возникает следующая тенденция: с ростом значений параметра каждого из трех факторов также растут значения других факторов и РИ в целом.

С такими естественными и поэтому рациональными факторами сопряжены другие факторы позитивного отношения к месту, содержащие значительную, внешне как бы иррациональную, компоненту, к которой сводятся многие составляющие местного патриотизма. С антропоэкологогической точки зрения эта иррациональная компонента на самом деле является рациональной - она существенно повышает надёжность жизни людей в этом месте.

Однако взаимодействие указанных антропоэкологических факторов РИ с фактором геопространства нарушает отмеченную тенденцию прямой взаимозависимости. Геопространство является ареной действия многих факторов, из числа которых часть так или иначе противостоит антропоэкологическим предпосылкам РИ. Поэтому предпосылкам РИ, связанным с геопространством, не всегда свойственна прямая зависимость по отношению к РИ в целом. Примеры - самодостаточность для людей данного места (пространства, региона) как предпосылка РИ (слабо формализуемая) и пространственная самоидентификация как составляющая РИ в целом, стресс соседства (более формализуемые характеристики).

IV.3. Сквозным процессом формирования РИ местных общностей, объединяющим все её три ракурса, является осознание индивидом себя как «местного» - по рождению и/или по убеждению, а также осознание существования своей малой родины, доминирующая при этом тенденция заключается в преобладании большей силы идентичности и местного патриотизма у местных по «убеждению» и у тех, у кого «малая родина в другом месте», а наименьшей её силы - у тех, у кого нет (с их точки зрения) малой родины, а также у того, кто, долго прожив на одном месте, так и не стал «местным».

«Местные» обычно именуют себя «тамбовскими», «рязанскими» и т.д, но здесь это самоназвание не относится к пространственной самоидентификации. Таблица 2 Ключевые показатели региональной идентичности по поселениям в пределах

модельного полигона (историческое ядро Европейской России, в %)

Поселения Интегральный Индекс Любовь к род-ному городу, краю Российский патриотизм Выбор своего населённого пункта в гипотетической ситуации Просвещённый патриотизм - несогласие с поговоркой «где ни жить -лишь бы сыту быть» Природный патриотизм - согласие с поговоркой «с родной земли - умри, не сходи» Трад ицио нал истска я идентичность как среднее между субэтнично-стью и внеэкономизмом мышления Надтрадициоиная идентичность (ощущение превосходства ПО отношению к жителям соседних территорий

Кириллов 53,4 91,2 58,7 +66,3 +43,8 +62,5 +15,0 +21,2

Вожега 20,4 90,3 38,7 +33,8 -16,1 +51,6 +34,5 +1,7

Грязовец 27,8 77,7 40,7 +52,7 +1,4 +50,0 +16,6 +9,3

Великий Устюг 25,0 81,3 28,8 +44,1 +10,3 +67,8 + 12,3 +20,3

Бабаево 18,0 81,2 13,7 +44,4 -0,8 +60,7 -29,0 -10,3

Тарногский Городок 15,3 61,7 36,7 +5,9 -25,5 +42,7 -3,0 +5,9

Шексна 10,0 35 26,7 +14,5 -42,0 +63,4 +45,0 -15,2

Вологда 29,0 74,7 31,7 +55,3 +38,4 +46,4 +13,0 +23,3

Череповец 14,5 64,2 25,4 +42,3 +3,0 +29,0 +28,1 +27,7

Тверь 5,0 48,0 ***\ +44,0 +58,0 -48,0 -52,0 **)

Воронеж 39,5 91,0 45,3 +58,0 +35,3 +49,2 +45,0 0

Семилуки 38,5 75,0 46,3 +27,6 +3,8 +72,5 +46,0 -10,7

Ярославль 32,0 90,1 45,8 +90,1 +14.1 +39,3 +26,5 +26,8

Рыбинск 36,3 90,0 51,0 +90,0 +24,4 +65,8 +29,0 +7,0

Тутаев 23,5 48,0 33,4 -3,0 +22,0 +35,0 +32,5 -15,0

Кострома 16,5 72,5 25,2 +29,8 +10,0 +34,2 +44,6 +0,1

Примечания *)«Российский патриотизм» дан, как и остальные параметры РИ, в единицах-«нетто» (как разница между гордящимися Россией и желающими эмигрировать, пассивно и активно) **)В Твери вопрос не задавался Однако близкий смысл имеет (менее жесткий) показатель баланса мнения о том, лучше или хуже ситуация в Твери по сравнению с другими городами (-50%) ***) Нет данных

Суммарная доля местных «по рождению» и «по убеждению» приблизительно одинакова по всем рассматриваемым регионам и варьирует среди респондентов от 81% в Костромской обл. до 84% в Ярославской обл. «Коренными тверичами» считает себя 64% респондентов. Доля местных по рождению также меняется несущественно - от 48,7% в Воронежской обл до 54,7% в Вологодской обл. В г Твери родилось 53% рес-

пондентов. (Подобное соотношение характерно для современного общества, в отличие от общества традиционного - см.: Р.В Татевосов, 1999, с.31)

Как правило, в рамках транстрадиционной идентичности сила РИ более развита у местных по убеждению, чем у местных по рождению (исключение -наиболее патриархальная и экономически отчасти не благополучная и испытывающая стресс соседства Костромская область) (см. таблицы 3 и 4). Самоидентификация как местного определяет и развитие российского патриотизма

Характеристикам надтрадиционной идентичности свойственно преобладание наибольшей силы РИ для местных по рождению Для традиционалистской РИ (субэтничность) наибольшая сила РИ - у местных по убеждению в Ярославской обл. и у местных по рождению в Костромской обл., наименьшая (как и для транстрадиционной РИ) - у тех, кто живет в данной местности давно, но не считает себя местным.

Таблица 3 Сравнение региональной идентичности при различной самоидентификации как «местного»: наибольшая «сила» идентичности у «местных по убеждению» (Воронежская область)_

Показатели региональной идентичности, в % Местные по убеждению Местные по рождению Живут в данной местности давно, но не считают себя местными

Природный патриотизм 78 44 36

Просвещенный патриотизм 26 14 6

Выбор своего места жительства 72 54 16

Российский патриотизм 62 26 48

Таблица 4. Сравнение региональной идентичности при различной самоидентификации как «местного»: как правило, наибольшая «сила» идентичности у «местных по рождению» (Костромская область)____

Показатели региональной идентичности, в % Местные по рождению Местные по убеждению Живут в данной местности давно, но не считают себя местными

Природный патриотизм +38,0 +33,0 -15,6

Просвещённый патриотизм + 12,0 +4,0 -10,0

Выбор своего места жительства +56,7 +24,4 -41,0

Российский патриотизм +28,0 +33,0 -2,6

Другой аспект взаимодействия укорененности и пространственной мобильности

(наряду с выделением местных по рождению и по убеждению) - идентификация своей малой родины как находящейся в другом месте. Доля лиц, у кого малая родина - в другом месте варьирует от 26,7% в Ярославской до 28% в Воронежской обл. Практически одинаковая степень распространения таких лиц в конечном счете связана с однородностью региональных условий, отражающихся в сочетании пространственной мобильности индивидов и сохранении у них памяти о покинутой малой родине. В то же время по отдельным городам значительна дифференциация: Вологда - 29,2%, Череповец - 36,0%, Кириллов - 15,0%, Великий Устюг - 15,3%, Грязовец - 30,6%, Воронеж -26%, Ярославль - 26,4%, Рыбинск - 16,7%, Тутаев - 22,7%, Кострома - 29%

Взаимодействие мобильности и укорененности может приводить и к маргинальным формам самоидентификации, в частности, к значительному увеличению числа лиц, которые считают, что не имеют малую родину (табл 5-7).

В их числе более многочисленна и менее дифференцирована по регионам категория лиц, «которые не испытывают привязанности к какому-либо месту» (РИ здесь ослаблена; впрочем, иногда для нее характерна умеренно развитая российская идентичность) Их доля: Воронежская обл '6,7%, Вологодская обл.:8,5%; Ярославская обл • 10,3%; Костромская обл : 14,4%. Примеры по отдельным городам' Вологда - 9,2%, Череповец - 9,4%, Кириллов - 1,3%, Великий Устюг - 10,2%, Грязовец - 9,7%, Воронеж - 8,0%, Ярославль - 9,3%, Рыбинск - 22,6%, Тутаев - 10%, Кострома - 13%.

Менее распространена, но более дифференцирована в пространстве категория лиц, которые «всю жизнь прожили на одном месте, но предпочли бы уехать оттуда»; это - негативная РИ): Вологодская обл.- 4,9%; Костромская:3,8%, Воронежская обл : 2%; Ярославская обл.: 1,2%. Примеры по отдельным городам: Вологда - 5,8%, Череповец - 3,4%, Кириллов - 3,8%, Великий Устюг - 6,8%, Грязовец - 0%, Воронеж -0,7%, Ярославль - 1,3%, Рыбинск - 1 %, Тутаев-5%, Кострома -4,3%.

Суммарная доля респондентов, которые «всю жизнь прожили на одном месте, хотя предпочли бы уехать оттуда» и «которые не испытывают привязанности к какому-либо месту» значительно различается по регионам Костромская обл.:18,0%, Вологодская обл.. 13,4%, Ярославская обл.: 12,0%, Воронежская обл : 8,7% Вопреки нередко высказываемым взглядам, такая категория населения составляет явное меньшинство, хотя настораживает его доля, зафиксированная в Костромской области

В Воронежской обл. наибольшая сила транстрадиционной РИ у тех, чья малая родина - в другом месте (даже для показателя природного патриотизма, нацеливающего на жесткую физическую укорененность, исключающую пространственную мобильность) (табл.5). В Ярославской обл. и Костромской обл она чаще всего наибольшая у тех, у кого малая родина здесь; однако в Ярославской обл. по показателю просвещённого патриотизма наибольшая сила РИ - опять же у тех, у кого малая родина в другом месте (табл.6,7) В случае традиционалистской РИ (субэтничность) для Ярославской обл. сохраняется та же тенденция: наибольшая сила РИ у тех, у кого малая родина в другом месте', для Костромской обл она - у тех, у кого «малая родина -здесь». Для надтрадиционной РИ наибольшая сила РИ - чья малая родина здесь.

Очевидно, что ассимиляция неместных, ставших местными по убеждению, а также имеющих малую родину в другом месте (здесь может идти речь о частичной ассимиляции) проходит в рамках транстрадиционной РИ, отчасти даже в рамках традиционалистской РИ. Таким образом, региональной ассимиляции способствует местная культурная традиция В то же время надтрадиционная РИ, связанная с со-

временным преуспеванием (в различных формах) в данном месте и развитием в связи с этим чувства превосходства над соседями, не способствует формированию «плавильного котла» и консервирует разделение на местных и неместных.

Можно считать, что в регионах с более сильным местным патриотизмом и РИ в целом (Воронежская и Ярославская обл.) элемент пространственной мобильности усиливает не только идентичность (респонденты, у кого малая родина в другом месте), но даже укоренённость на данной территории (местные по убеждению). Можно ли считать, что патриотизм местных по рождению - априорный, в то время как патриотизм местных по убеждению - рациональный, связанный с какими-то осязаемыми преимуществами соответствующей территории'' Если бы дело обстояло именно так, то в надтрадиционной РИ проявлялась бы гордость местных по убеждению за успешность своей территории. Однако, согласно результатам массовых опросов, этого нет. Кроме того, для местных по убеждению сопряженное с местным патриотизмом усиление природного патриотизма («с родной земли умри - не сходи»), просвещенного патриотизма (несогласие с тем, что «где ни жить - лишь бы сыту быть») и российского патриотизма свидетельствует об альтруистическом, эмоциональном отношении к территории, которая стала для них новой (или второй) малой родиной. Самоидентификация как местных по убеждению - это стремление к «конкретной идентичности», а не на бесконечный поиск «лучшего». Её нельзя считать «чисто рациональной»

Судя по анкетам экспертов, для местных по убеждению характерна любовь к своему краю (новой, или второй малой родине) за те или иные субъективные, в конечном счете, моменты (красота природы, людей и т.п.). Здесь необходимо учесть, что феномен «местных по убеждению» характерен для всех регионов, независимо от их современной экономической успешности Случаи сильной негативной идентификации неместных также носят обычно эмоциональный, субъективный характер, например (о Нижнем Ломове): « . . вообще не люблю сонные города, где чувствуешь безучастность по отношению друг к другу. По мне такие города, где процветает братство, как, например, города шахтеров» (свыше 60 лет, родилась в Сергиевом Посаде)

Таблица 5 Сравнение региональной идентичности при различной самоидентификации в отношении местонахождения малой родины, Воронежская область__

Показатели региональной идентичности, % Малая родина -Здесь Малая родина -в другом месте Всю жизнь прожили на одном месте, но предпочли бы уехать оттуда Не испытывают привязанности к какому-либо месту

Природный патриотизм 58,0 62,0 50,0 30,0

Просвещённый патриотизм 16,0 22,0 0,0 15,0

Российский патриотизм 35,0 45,0 16,0 35,0

Таблица 6 Сравнение региональной идентичности при различной самоидентификации в от-

ношении местонахождения малой родины, Я эославская область

Показатели региональной идентичности, % Малая родина -Здесь Малая родина -в другом месте Всю жизнь прожили на одном месте, но предпочли бы уехать оттуда Не испытывают привязанности к какому-либо месту

Природный патриотизм +54,0 +36,3 -26,7 +14,5

Просвещённый патриотизм +19,4 +22,0 -13,3 +2,5

Российский патриотизм +53,0 +43,0 -46,0 +13,0

Таблица 7. Сравнение региональной идентичности при различной самоидентификации в отношении местонахождения малой родины, Костромская область

Показатели региональной идентичности, % Малая родина -Здесь Малая родина -в другом месте Всю жизнь прожили на одном месте, но предпочли бы уехать оттуда Не испытывают привязанности к какому-либо месту

Природный патриотизм +40,5 +27,5 -5,7 -1,0

Просвещённый патриотизм +17,2 +11,0 -16,0 -12,5

Российский Патриотизм +41,3 +23,5 -15,8 0,0

V 4. Взаимосвязь между региональной самоидентификацией индивидов и региональной идентичностью местных общностей осуществляется в рамках многообразных ценностных установок индивидов. Многообразие самоидентификации индивидов было зафиксировано в анкетах экспертов (в каждой из которых просматривается целостная личностная позиция - в отличие от формализованных и поэтому обезличенных анкет массовых опросов) и очень характерно для проживающих в малых и средних городах, где индивиды острее ощущают «место».

Возможный спектр градаций региональной самоидентификации индивидов выглядит следующим образом, например, для Тамбовского края 1) Я живу в Тамбовском крае, но я не тамбовский (малая родина в другом месте); 2) я - тамбовский (а какой же еще'!), но все тамбовское меня раздражает - говор, экологическая ситуация, стереотип поведения людей и т.д.; жители Тамбовского края безусловно отличаются в худшую сторону от жителей соседних территорий (негативная РИ); 3) я - тамбовский, но не хотел бы жить в Тамбовском крае, потому что я его недостаточно люблю и хотел бы полюбить какой-либо другой край (поисковая самоидентификация с ослаблением укоренённости); 4)я - тамбовский; с одной стороны, мне хотелось бы жить в другом, более престижном месте, каком именно, я не знаю, с другой стороны, хотя я не очень люблю Тамбовский край, я к нему привык и, может быть, останусь в нем (ослабленная РИ); 5) я - тамбовский и я очень люблю Тамбовский край, но не хотел бы жить там постоянно

(местный патриотизм, сочетаемый с пространственной мобильностью), 6)я - тамбовский и очень люблю Тамбовский край и могу (буду, собираюсь) жить только в нем (местный патриотизм, сочетаемый с укоренённостью). В этом ряду в основном сочетается убывание любви индивидов к своему краю с увеличением их потенциальной пространственной мобильности. Однако в действительности любовь к своему краю и пространственная мобильность не обязательно связаны жестко Возможны высокая пространственная мобильность при сильной любви (сильная РИ) и пониженная пространственная мобильность при слабой любви (слабая РИ).

В отличие от крупных городов, местный патриотизм в малых и средних городах в гораздо большей степени основан на априорном и эмоциональном, а не на рациональном начале и включает максимы «любовь за то, что здесь родился и вырос», и «любовь, несмотря на...» (ср. со стихотворением М.Ю. Лермонтова «Родина»),

Ниже приведем примеры высказываний, характеризующих различные градации региональной самоидентификации индивидов

Неоднозначная конкретная РИ (с разной пропорцией позитивного и негативного). Тамбов' «Люблю за природу в окрестностях города и за то, что здесь родился и вырос, не люблю за тяжелую экологическую ситуацию и за то, то Тамбов - криминальная столица» (м., 16л., шк.).

Нижний Ломов: «Хотела бы жить в Арзамасе (родина мужа). Но вообще-то кроме Нижнего Ломова нигде не хотела бы жить - здесь все нравится, здесь моя Родина, много есть городов лучше нашего, но здесь мои корни, мои родители живут здесь. Но дети, я бы хотела, чтобы жили не в Нижнем Ломове: здесь мало перспективы для профессионального роста, нет работы. В Нижнем Ломове много злых, завистливых людей; много добрых, простых, работающих людей»» (музей).

Поисковая РИ, не связанная с ослаблением духовной укоренённости в конкретном месте проживания. Здесь первична идея поиска.

Новомосковск: «Хотел бы пожить в разных городах, чтобы лучше узнать их историю, по методу включенного наблюдения» (м., художник, местный по убеждению, из-Молдовы). «Хотела бы жить в другом городе, но именно ностальгия будет непременной - хотела бы жить в г. Алексин, но несмотря на то, что природа там лучше, все же Новомосковск мне ближе (хотя Алексин и старше, и древнее Новомосковска)» (ж, 30 л. н/в.о.).

Плавск' «Плавск - спокойный, компактный городок. Люблю его за природу в окрестностях, - отличный вид раздолья и свободы, - и за то, что здесь родился и вырос Однако в городе тяжелая экологическая ситуация - имеется повышенная радиация. Жители Плавска отличаются только от москвичей - они дикие и напряженные - а так нет. Насмешек над жителями Плавска нет, но по всей области плавчан знают и уважают. Где-то даже считают агрессивными; наш район достаточно дружный Но хотел бы жить не в

Плавске, а где-нибудь в горах (Алтай или Новая Зеландия), отличная природа, идеально чистый воздух и простор. Там много необитаемых территорий» (м , 19л , учащийся)

Поисковая РИ, связанная с ослаблением духовной укоренённости в конкретном месте проживания Здесь первично ослабление укорененности, а не идея поиска При отсутствии негативной идентичности слабость позитивной РИ - своего рода нулевая РИ. «любить-то люблю, но на самом деле тянет меня в другое место». Часто это «другое место» еще не определилось или носит чисто абстрактный характер.

Богородицк: «Альтернативное место жительства - затрудняюсь ответить, хотя мечтаю о Калуге» «Хотела бы жить в Иванове - там есть промышленность, то, что называется цивилизация и при этом - естественная красота природы» «Хотела бы жить в Смоленске - с Богородицком нет никакого сравнения» (ж, 68 л., технолог). «Хочу жить в Воронеже - лучше природные условия, социальные условия» (ж, 27 л., в/о)

Новомосковск: «Хочу жить во Владимире - стариннее, красивее, уютнее, выше культурный уровень» (ж, 27л , н/о в.о.). «Хотел бы жить в Тамбове - интересный, ухоженный город, много достопримечательностей, экологически чистый» (м , 20л , студент).

Сердобск: «Альтернативное место жительства - Нижний Новгород - мне нравятся люди, населяющие этот город, и река Волга».

Негативная конкретная РИ (все анкетированные - местные) Нижний Ломов: «Не нравится стереотип поведения местных жителей - за их непробиваемую провинциальность». «Не нравится стереотип поведения местных жителей - люди характеризуются нетерпимостью, алчностью, в отличие от Беднодемьяновска и Наровчата Там люди хорошие» (м., 67л , учитель). «Специфика - в худшую сторону -завистливые и злопамятные - именно в Нижнем Ломове» (м., 52г., краевед)

Богородицк: В ответ на вопрос о давлении и конкуренции со стороны других территорий: «Кому мы нужны» (ж , 27л., в/о); «у меня нет ничего» (м , 40л , б/р). «Не люблю Богородицк за тяжелую экологическую ситуацию. Не люблю за грязь и неблагоустройство». «Очень чувствительна к недостаткам У нас тяжелая экологическая ситуация. Зто главное и очень тревожное, что у нас много пьющих. Достопримечательности - «дворцовый комплекс» - больше гордиться нечем, к сожалению» (ж. 45 л , в.о).

Елец: Жители Ельца отличаются от жителей других территорий «своим менталитетом - жуткое мещанство, глубочайшая необразованность подавляющего большинства жителей, глубоко скандальный и наглый народ» (м , 22 л ., преп.)

Позитивная конкретная самоидентификация - местный патриотизм. Нижний Ломов: «Нижний Ломов люблю за природу, и за то, что родилась и выросла, и за тишину и даже за недостатки» «Люблю Нижний Ломов Когда знаешь, за что любишь, это уже не любовь».

Плавск «Не хочу переезжать из Плавска Но, если пришлось бы переезжать, то выбрала бы экологически чистую зону, маленький старинный город» (ж., 50 л , с/с о.).

Тамбов «Жители Тамбова лучше жителей крупных технократизированных городов». «Какой бы он ни был, это мой город» (ж., 16 л., шк.). «Мне кажется, что жители Тамбова немного злые, но они гостеприимные» (ж., 15 л., шк.). «Коренные жители в народе называются тамбовскими волками, а они всегда отличаются манерой поведения от жителей других городов» (ж 16 л., шк)

Елец: «Хочу жить в Елецкой области Изменения и дополнения в старинный герб Ельца: подрисовать карту РФ и указать, где Елец. Елец весь в достоинствах, начиная с земли и до неба» . «Елец - весь город - достопримечательность» (м., 21г., студенты)

Новомосковск: «Очень горжусь своим городом; люблю за то, что это - новый благоустроенный город, за то, что здесь родилась и выросла, здесь много любимых уголков, культурное, трудовое и героическое прошлое и будущее» (ж ,30л.,в.о.). «Люблю - очень! Он хоть и не старинный, но за 70 лет имеет свою славную историю» (ж., 41, ср.т о )

Позитивная конкретная самоидентификация: - местный патриотизм, сочетаемый с мобильностью Тамбов «Люблю за то, что старинный город, в котором много примет старины: церкви, картинная галерея,- за природу в окрестностях города, реку Цну, парк Дружбы, за то, что я здесь родился и вырос. Но хотел бы жить в Москве -легко найти работу, много вузов - легче поступить без денег. Красивый, большой, благоустроенный город, много старинных зданий, музеев» (м.,15л , шк.)

Самоидентификация как гражданина Земли (только) или как гражданина России (только). Тамбов: «Малой родиной считаю Россию, а большой Родиной - всю Землю» (м., 15л., шк.). «Мне пришлось поездить по городам России и могу сказать, что сходств и различий между ними примерно одинаково. Особенно теплых чувств к своему городу (краю) не питаю. На мой взгляд, по большому счету люди мало чем отличаются друга от друга везде»(м., 23г.). «Я не люблю город, но люблю Россию. Не люблю Тамбов за тяжелую экологическую ситуацию, стереотип поведения местных жителей и за технократию. Хотел бы жить в глухой деревне, в лесу, вдали от технократии, заводов, т.е. лучше, чем в Тамбове» (м., 15л., шк ).

Новомосковск: «Малая родина - Россия» (м., 41г., архитектор). Анализ анкет экспертов показал приблизительное соотношение различных градаций самоидентификации для разных групп городов (см. табл.8, где эти группы городов показаны в порядке убывания силы позитивной РИ, для местных, без школьников). 1)Муром, Новохоперск; 2)Моршанск, Галич; 3)Арзамас, Балашов, Елец, Пенза, Тамбов, 4)Борисоглебск, Мичуринск;5)Нижний Ломов, Новомосковск, Плавск, Сердобск, Череповец; 6)Богородицк. Попадание в одну группу контрастных по характеру своего географического положения Борисоглебска (изоляция) и Мичуринска (повышенная связность)

подтверждает положение (с 11 ) о равнозначности изолированности и связности при формировании РИ.

ПРИМЕЧАНИЯ 1)в строках табл.8 сумма может быть не равна 100%; 2) Сердобск и Плавск характеризуется пониженной негативной самоидентификацией. 3)Эксперты, ориентированные на самоидентификацию гражданина Земли или гражданина России (только) зафиксированы не во всех городах и составляют 2-3% опрошенных 4)Поисковая самоидентификация, не связанная с ослаблением духовной укорененности, составляет не более 5% и также зафиксирована не во всех городах.

Таблица 8 Доля групп экспертов, в %%, по градациям региональной самоидентификации, для разных групп городов ___

Группы Местный пат- Местный патрио- Поисковая само- Негативная

городов риотизм, соче- тизм, сочетаемый идентификация, свя- региональ-

таемый с укоре- с пространствен- занная с ослаблени- ная само-

ненностью ной мобильно- ем духовной укоре- идентифика-

стью нённости ция

1 73-83 6-17 0 0

2 45-53 27-28 0-6 0

3 40-45 32-35 7-26 0-15

4 38-44 38-55 13-33 21-25

5 32-35 25-58 20-33 12-25

6 15 25 20 40

В целом, возможно говорить о соответствии между характером и силой региональной самоидентификации индивидов и силой РИ местных общностей (по результатам массовых опросов и анкетирования экспертов).

1.очень сильная РИ местных общностей : развитые укорененность и местный патриотизм индивидов, а также местные по убеждению,

2.умеренно сильная РИ местных общностей : патриотизм индивидов, сочетающийся у них с поисковой самоидентификацией и другими формами пространственной мобильности; индивиды с самоидентификацией «малая родина - в другом месте»;

З.ослабленная РИ местных общностей: негативная самоидентификация индивидов, самоидентификация индивидов, всю жизнь проживших на одном месте и стремящихся уехать оттуда, а также не испытывающих привязанности к одному месту; не гордящихся Россией и даже не привыкших к ней, но стремящихся эмигрировать.

Наряду с этим, ракурсы РИ местных общностей могут быть расшифрованы в терминах специфической для них региональной самоидентификации индивидов

Транстрадиционной РИ соответствует сильный или же ослабленный местный патриотизм индивидов, сочетающийся у них с укорененностью или пространственной мобильностью. Надтрадиционной РИ - поисковая региональная самоидентификация и пространственная мобильность индивидов, нередко с ослабленной укорененностью и предполагающая лишь чисто прагматичные элементы идентичности (сила РИ здесь не тождественна силе местного патриотизма). Отсюда видно, что усиление надтрадиционной РИ может быть сопряжено с ослаблением транстрадиционной РИ (зафиксировано в

Череповце, однако не характерно для Вологды и Ярославля) Традиционалистской РИ соответствует укорененность при разной силе местного патриотизма у индивидов.

Региональная самоидентификация индивидов, судя по анкетированию экспертов, имеет смысл отношений (позитивное, негативное, поисковое), РИ местных общностей - доминирования какого-либо действия, направленного на реализацию идентификационных отношений индивидов.

1\Л5. Установка на активный российский патриотизм стимулирует и местный патриотизм: табл. 9-12, связь между характеристиками российского патриотизма и «любви к своему городу, краю» (Иэ =0,59); российского патриотизма и выбора своего населенного пункта в гипотетической ситуации (Яв =0,42) Отпадает идея о сопряженности российской РИ (для русских территорий - ') и сепаратизма (который усматривают, например, Вызов, 2002; Пантин, Лапкин, 2004). Взаимосвязь местного и российского патриотизма - аргумент против радикального изменения АТД. В рамках модельного полигона развитие РИ происходит не за счет российской идентичности (ср : Вызов, 2002); напротив, это - «две стороны одной медали».

Таблица 9 Изменение местного патриотизма в зависимости от отношения к российскому

Формы местного патриотизма Гордость за Россию Привычка жить в России Желание эмигрировать из России

Выбор своего населенного пункта (%) 58,2 40,2 6,8

Любовь к своему городу, краю (%) 80,9 73,6 26,0

Таблица 10 Изменение местного патриотизма в зависимости от отношения к российскому

Формы местного патриотизма Гордость за Россию Привычка жить в России Желание эмигрировать из России

Выбор своего населённого пункта (%) 60,1 56,1 5,7

Любовь к своему городу, краю (%) 90,5 88,7 55,5

Таблица 11. Изменение местного патриотизма в зависимости от отношения к российскому

Формы местного патриотизма Гордость за Россию Привычка жить в России Желание эмигрировать из России

Выбор своего населенного пункта (%) +58,3 +47,5 -2,3

Любовь к своему городу, краю (%) +93,3 +81,3 +53,5

Таблица 12 Изменение местного патриотизма в зависимости от изменения отношения российскому патриотизму в Костромской области

Формы местного патриотизма Гордость за Россию Привычка жить в России Желание эмигрировать из России

Выбор своего населенного пункта (%) +48,8 +36,3 -21,0

Любовь к своему городу, краю (%) +89,3 +75,1 +14,7

Зафиксированы тенденции внутрирегионального «сепаратизма» в Балашове и Ельце как стремление иметь «свой регион» (табл 1), в Мичуринске, Новомосковске, Алексине, в слабой форме - Сердобске и Нижнем Ломове - стремление перейти в соседние регионы

V. ВТОРИЧНЫЕ ЧЕРТЫ РЕГИОНАЛЬНОЙ ИДЕНТИЧНОСТИ. Ранее охарактеризованные первичные особенности РИ служат основой экологического сознания, восприятия культурно-исторического наследия в поселениях и культурно-пейзажного разнообразия поселений, динамики и деградации РИ, а также меняются «сквозь призму» социально-экономических и демографических факторов.

На основе взаимодействия первичных и вторичных черт РИ формируется структурированность геокультурного пространства Европейской России. Вторичные черты достаточно «выпукло» отражают специфику российской региональной идентичности, но в конечном счёте они производны от первичных черт.

V.1. Роль региональной идентичности как одной из важнейших основ экологического сознания. Осознание себя в качестве жителя определенной местности, ощущение себя как «местного» (по рождению или по убеждению), осмысление окружающей территории как «своей» и, соответственно, региональная самоидентификация в целом определяют существование элемента тождественности между транстрадиционной РИ и экологическим сознанием, при первичности именно РИ. Основной характеристикой экологического сознания в связи с РИ является отношение (уровень, степень поддержки) местных жителей к экологическим движениям (уровень региона) На основе официальных данных (1990) был сделан вывод о том, что если 60% и более жителей данного города не желает менять место жительства, то поддержка местных экологических движений безусловна Экологическое сознание как проявление РИ является своего рода аналогом протестантской этики - и как критерий модернизации, и как форма проявления «заботы о своем доме», «рачительности и аккуратности». Здесь следует особенно жестко различать формы традиционалистской, транстрадиционной и надтрадици-онной РИ. Традиционалистская РИ в целом не создает в обществе экофильные тенденции. Надтрадиционные формы РИ сопряжены с ослаблением чувства солидарности и «отрывом человека от земли», что также ослабляет экофильные тенденции. Поэтому развитое экологическое сознание связано в основном с транстрадиционной РИ. Местный патриотизм при относительно чистой среде в такой же степени активизируют местных «зеленых», что и озабоченность состоянием среды в своем городе. «Пик» поддержки местных экологических движений приходится на города со средним уровнем развития социально-культурного потенциала, по ЦНИИПГрадостроительства, что составляет 12-25 промилле от социально-культурно потенциала Москвы (а не на города с наибольшим уровнем его развития) В городах со средним уровнем развития социально-культурного потенциала - наибольший ущерб от нарушения природной и историко-

культурной среды; наименьшая заменяемость экологических и культурных ценностей и наибольшая их приближенность к отдельному человеку; большая значимость, для масштабов города, отдельной человеческой личности. Экологическое сознание - пример действия РИ и укоренённости как важного фактора социальной активности.

По критериям экологического сознания выделяются макрорегионы, которые легко можно интерпретировать как соответствующие цивилизациям, исламской (отношение числа сторонников к числу противников «зеленых» составляет (1 :10), славянской (1 :1), западно-христианской (3:1). Выявляется также «лимитрофная зона» между славянской и исламской цивилизациями - Армения, Грузия, Киргизия, Молдова (1 : 3) Казахстан в данном случае вошел в состав славянской цивилизации. Каждый из выделенных по экологическому критерию регионов характеризуются конфессиональной однородностью, а также сходным для всей его территории уровнем модернизации. Интересно, что, по данным 1996 г, соотношение 1:1, характерное для России, сохранилось Сохранился и «пик» поддержки «зеленых», характерный для городов со средним уровнем развития социально-культурного потенциала. Указанные соотношения подтверждают идею о движениях «зелёных» как важных субъектах современной (предпостиндустриаль-ной) российской модернизации (Красильщиков, 1993, с.43).

\Л2. Роль местного патриотизма в восприятии культурно-исторического наследия и пейзажно-культурного разнообразия поселений. Примеры совпадения развитого местного патриотизма и «объективного» пейзажно-культурного своеобразия -Вологда, Елец, Кириллов, Ярославль, частично - Великий Устюг Своеобразие при слабости местного патриотизма - Кострома. Примеры сочетания очень развитого местного патриотизма и проблематичного (или не очевидного для внешнего наблюдателя) своеобразия - Рыбинск, Балашов. Пример пониженного своеобразия при относительно высокой силе многих параметров РИ - Семилуки По-видимому, в конечном счете здесь играет роль «неуловимое» своеобразие вообще, «дух места» (который может исчезать при разрушении наследия). При формировании РИ «дух места» - равноправный партнер местного культурного субстрата, фиксируемого инструментальными методами.

Восприятие пейзажно-культурного разнообразия. В качестве объяснимого парадокса здесь можно привести пример Воронежа, где в сознании жителей доминирует идея безусловного своеобразия города, в частности, преобладающее (в 2,4 раза) мнение о том, что Воронеж - это «старинный», но не «новый» город, - несмотря на известные разрушения в период ВОВ, - жестко определяемое оптикой местного патриотизма. Для сравнения - в Череповце (где в принципе сходное с Воронежем соотношение «старого» и «нового») доля любящих свой город за то, что он новый, в 3 раза превышает долю любящих свой город за то, что он старинный (табл 13). Очевидно, такое расхождение в оценках связано с различием местных типов культур-идентичностей -

«традиционностью», «периферийностью» Воронежа и «суперурбанизмом», «космополитизмом» Череповца, преобладанием в нем надтрадиционной РИ над транстрадиционной (единственный случай для всего модельного полигона). Череповец выделяется на фоне Вологодской обл., которая, в свою очередь, менее «традиционна», чем Воронежская. Однако существенно и то, что для части «черепан» (хотя и меньшинства). Череповец - по-прежнему старинный город, и не только с точки зрения времени его основания, а с точки зрения реального наличия примет старины Это проявляется и в группе экспертов, но только в рамках позиции «я люблю и не хочу переезжать». Доминирующая ориентация любви за то, что Череповец - «новый, благоустроенный город», характерна для позиции - «люблю, но хочу переехать». Любовь за динамизм стимулирует «развить успех» - уехать; любовь за старину стимулирует укоренённость. Таблица 13 Отражение имиджа «старинного» и «нового, благоустроенного» города при

Города Доля любящих свой город превышение имиджем старины имиджа нового города (раз)

За то, что он старинный, в % за то, что он новый, в %

Вологда 50,6 3,1 16,3

Череповец 12,1 38,9 0,31

Кириллов 73,0 0 ----

Великий Устюг 59,6 3,8 15,7

Грязовец 11,9 3,4 3,5

Ярославль 53,9 15,5 3,5

Рыбинск 12,2 0 ----

Тутаев 29,0 13,2 2,2

Кострома 35,7 3,5 10,2

Воронеж 18,3 7,7 2,4

Примечания 1 Учитывались ответившие положительно на вопрос о любви к своему городу . 2 Во всех городах сумма ответивших первоначально превышала 100%.3 Остальные респонденты любят своей город за то, что там они родились и выросли и за природу в окрестностях города

У.З. Показана роль этнокультурной и ментальной структурированности пространства Европейской России как предпосылки, так и следствия развитой региональной идентичности (по результатам массовых опросов и анкетирования экспертов).

Примеры этнокультурной структурированности. При анализе данных массовых опросов фиксируются элементы связности местного сообщества (общинности?), которые оказались сопряженными с региональными чертами характера (такое мнение напрашивается ввиду чёткости градиента «Север - Юг»), хотя непосредственно они фиксируются на уровне населенных пунктов. «Доля респондентов, которые знают в лицо свыше 500 чел. среди жителей своего населенного пункта» - Вологодская обл :19,8%, Костромская обл.: 20,0%, Ярославская обл. 33,0%, Воронежская обл.:36,0%. «Доля респондентов, которые здороваются более чем с 300 жителями своего населенного пункта» - Вологодская обл.:17,0%, Костромская обл..23,4%, Ярославская обл.:

26,0%, Воронежская обл.: 43,0% Показатели «знания жителей в лицо» и развитость круга лиц, с кем здороваются, обнаружили высокую корреляционную связь (на уровне городов) между собой (Нз=+0,85) и с показателем «любовь к своему городу, краю» (Кз=+0,60 и (^=+0,69).

Важным признаком территории модельного полигона является его относительная социальная однородность Факт этой однородности может быть проиллюстрирован и полученными нами данными, например, по доли местных по рождению и местных по убеждению, доли тех, у кого малая родина в другом месте и др (с 28, 30) Сходство значений этих характеристик региональной самоидентификации по территории всего модельного полигона, казалось бы, противоречит выдвигаемому положению о структурированности рассматриваемого геокультурного пространства. Однако эта социальная однородность сосуществует со значительными культурными различиями между этими регионами по признаку РИ, при однородности параметров РИ в поселениях на территории каждого из регионов Самоидентификация как местного является хотя и важнейшей, однако потенциальной предпосылкой развития РИ той или иной «силы». Такая предпосылка актуализируется благодаря возникновению региональной культурной установки (парадигмы),- своего рода «регионального стиля самоидентификации». Местная культурная установка, в значительной степени предопределяющая характер, «силу» и внутреннюю логику местной РИ, позволяет предполагать существование внутренних (неконъюнктурных) источников формирования идентичности Один из примеров - то, что каждая из областей обнаруживает значительную специфику в аспекте влияния уровня образования на развитие идентичности Лишь для Костромской обл характерно ослабление идентичности по всем показателям при росте уровня образования (табл.14). Нередко «сила» идентичности мало меняется при изменении уровня образования.

Регионы РФ (области) Значения региональной идентичности для трех уровней образования, в % опрошенных (1 - начальное и незаконченное среднее, 2 - среднее и среднее специальное; 3 - высшее и незаконченное высшее)

Надтрадици-онная идентичность Любовь к родному городу, краю Российский патриотизм («нетто») Укорененность как алгебраическая сумма природного и просвещенного патриотизма Традиционалистская идентичность субэтнич-ность

1 2 3 1 2 3 1 2 3 1 2 3 1 2 3

Вологодская +11 +11 +19 74 72 65 38 34 27 22 21 29 34 24 15

Воронежская — — — 96 84 83 45 41 30 26 37 35 81 63 50

Ярославская + 14 + 14 +22 73 84 85 57 38 53 36 28 20 42 30 15

Костромская +6 +8 -2 76 79 55 32 25 22 23 22 11 58 45 42

Закономерные тенденции формирования региональных культурных контрастов в характере транстрадиционной, а также традиционалистской РИ могут быть объясне-

ны как результат наложения двух пространственных макроструктур: 1 фундаментального градиента Север - Юг с большей степенью традиционности и «пассионарности» на Юге и с тенденцией (не всегда реализуемой) усиления идентичности в этом направлении и 2)структуры периферия - полупериферия - центр, элементы которой различаются по роли традиции, по соотношению местных и неместных факторов. На них накладываются региональные мезоструктуры, связанные с различиями в силе и роли традиционализма

Для внешнего наблюдателя не всегда очевиден культурный смысл регионов, существующих на базе современных административных областей. Однако неформальный характер, например, Тамбовского края подтверждается вышеупомянутым региональным символом «тамбовский волк». В группах экспертов выявлено несколько десятков значений понятия «тамбовский волк» или связанных с ним ассоциаций «благородный русский геральдический зверь»(м ,29л.,журналист), «ответственный, строгий, злой волк» (ж., шк.,15 л.), «волка ноги кормят» (ж, но, 65 л), « .значит - не бездельник» (ж., н.с.о.,64 г.), «тамбовский волк - это я»( м., ст., 20 л ), «это человек, который вырос в Тамбове, патриот Тамбова и несет какие-то важные черты тамбовской местности»^.,шк.,16л), «сильный, смелый, преданный, способный вести за собой «стаю», стремящийся к высокому, т е. «луне» как бы»(м.,шк.,16л.), «тамбовчанин, который любит свой город и готов отстаивать свою любовь»(ж., шк, 16л.) и т д. Наряду с этим существует и совсем иное, в т.ч негативное, понимание этого символа: зверь - обитатель тамбовских лесов, товарный знак, враг, преступник, нехороший, ненадежный человек и др Положительные значения увязываются с распространением в прошлом в Тамбовской губернии не крепостных, а государственных крестьян, с коллективизмом и свободой личности, с «сопротивлением при «антоновщине», с успешной трудовой конкуренцией, отрицательные - с грубостью (или грубоватостью), резкостью, хамоватостью, агрессивностью, недипломатичностью Негативные значения данного символа у «местных» в Тамбовском крае нередко являются «оборотной стороной» положительных значений, за пределами Тамбовского края чаще распространены однозначно негативные значения В целом, уроженцы других территорий, укоренившиеся в Тамбовской области, в значительной степени по отношению к образу «тамбовского волка» отличаются от «местных». Фиксируется зона относительно активной (отчасти - положительной) реакции на образ «тамбовского волка» (Елец, Пензенская обл., особенно Нижний Ломов; отчасти Богоро-дицк и Плавск), переходящая в зону незнания, недоумения и резко негативной трактовки (Тула, Новомосковск, Алексин)

Интересный аспект РИ- выявление и оценка жителями городов своих черт характера и образа жизни, нередко - негативная. Здесь, по данным анкетирования экспертов (учитываются распространенные позиции), в направлении от юга к центру и северу про-

исходит переход от эгоизма, «жлобства», трудолюбия и сообразительности (Новохо-перск, Борисоглебск), сначала к коллективизму, агрессивности, нахрапистости, дерзости и угрюмости (Тамбов), затем к пьянству (Мичуринск), любопытству, завистливости, терпеливости и пьянству (Богородицк), замкнутости, завистливости, злопамятству (Нижний Ломов), далее - к сердобольности (Сердобск), мягкости, доброте (Моршанск, Балашов), доброжелательности и завистливости (Плавск), предприимчивости, прижимистости, открытости, лени и доброте (Новомосковск, Тула), затем - к прагматичности («куркули»), доброжелательности, любви к сплетням (Арзамас, Муром), севернее - к доброте и инертности (Кострома), севернее - к суетливости, беспокойности и трудолюбию (Галич) Фиксируются барьеры: воронежско-тамбовский, связанный с переходом от «эгоизма» к «коллективизму», и галичско-костромской - переход от «инертности» к «активности», а также «добрая» территория - Арзамас, Балашов, Моршанск, Муром, Пенза, Сердобск, и «злая» - Нижний Ломов, Тамбов (происходит дифференциация тамбовской идентичности на собственно тамбовскую и моршанскую). Жители Новохоперска оцениваются как «злые» только неместными

Другие примеры пространственной рефлексии (эксперты) показаны на табл 15

Еще один пример самоидентификации, также по данным анкетирования экспертов, - отношение к анекдотам об Урюпинске. При приближении к Урюпинску растет доля относящихся к этим анекдотам положительно (Балашов - 14%, Борисоглебск - 20%, Но-вохоперск - 32%). На определенном расстоянии от Урюпинска формируются зоны, активного знания этих анекдотов при распространении и позитивного, и негативного отношения к ним (Тамбов, разные категории экспертов); переходная (Моршанск; Пензенская обл.); зона, где не знают эти анекдоты и сам Урюпинск (Мичуринск, Тульская обл.). «Анекдоты об Урюпинске - перлы недалеких умов» (Нижний Ломов, ж., 27л , журналист)

Фиксируется приблизительно одинаковая величина ощущаемого давления и конкуренции со стороны других территорий - порядка 11-13% %. Практически везде доминирует ощущение давления со стороны Москвы, но кроме Костромы и Тутаева, где преобладает мнение о давлении со стороны Ярославля (соответственно, 7% и 9% всех респондентов). В Ярославле давление Москвы ощущают 10,8% всех респондентов, в Рыбинске 6,9%, в Воронежской области 4,7%, в Костроме 2,3%, в Тутаеве 1%. В Тамбове распространено мнение о давлении со стороны Москвы, а также Липецка: «Политики из Москвы приватизируют тамбовские предприятия и организации» (м , шк., 16л ); «Сейчас по всей области много товаров липецкого производства, строительство по области осуществляется многими московскими строительными организациями» (ж., раб , 15л ) В то же время мнение о давлении со стороны Кавказа на момент проведения опросов было слабо распространено Однако характерно, что ощущение давления со стороны Кав-

каза усиливается по направлению именно с севера на юг. Вологодская обл - практически нет; Костромская обл. - 0,24%, Ярославская обл - 1,2%, Воронежская обл. - 1,8% .

Таблица 15 Оценка своей местной общности в сравнении с соседями (в % %, столбцы)

Жители поселений Оценка местной общности Местная общность оценивается как не имеющая специфику Насмешек соседей

позитивная негативная неоднозначная нет Есть

всего в т ч над поведением в т ч над говором

Череповец 22 7 18 44 0 0 0 0

Галич 27 0 9 18 45 18 18 0

Кострома 0 25 12 25 12 38 6 32

Муром, Школьники 17 4 0 25 67 12 0 8

Муром, Местные 17 0 17 0 33 16 0 16

Муром, Неместные 0 25 0 0 25 25 25 0

Арзамас 5 0 16 37 53 16 5 11

Балашов 16 0 6 32 58 13 10 3

Борисоглебск 22 25 18 9 15 22 7 15

Новохоперск, местные 7 0 21 43 50 14 14 0

Новохоперск, неместные 11 44 33 0 22 33 0 33

Тамбов, школьники 32 5 27 9 32 41 14 27

Тамбов, местные по убеждению 38 24 38 0 38 38 25 13

Мичуринск 15 21 19 17 21 36 13 15

Моршанск, школьники 25 0 13 6 25 31 19 6

Моршанск, Местные 9 6 16 25 16 34 3 13

Моршанск, неместные 0 0 29 29 43 14 0 14

Моршанский Район, села 15 0 0 20 50 0 0 0

\Л4. Для региональной идентичности характерна своеобразная динамика, связанная с упорядоченной ответной реакцией социума на разрушение его «культурного генотипа» и описываемая известной формулой А. Дж. Тойнби: «Наиболее стимулирующее воздействие оказывает вызов средней силы» (1991, с.212); «чрезмерная суровость вызова определяет задержку роста цивилизации, вплоть до гибели» (там же, с.181 - 182). Вышеуказанная зависимость фиксируется и для взаимосвязи интегрального индекса РИ и разрушения ядра традиционной культуры (описываемого характеристикой природного патриотизма, согласно табл 2), и для взаимосвязи РИ, основанной на поддержке местных «зеленых» движений, с воспринимае-

мым уровнем деградации среды (который отождествляется с распространением мнения респондентов о наличии влияния загрязненной среды на их здоровье). Реакция на осознание экологической катастрофы и разрушение ядра традиционной культуры является во многом единым импульсом к попытке преодоления культурно-экологической катастрофы и как бы сама носит «катастрофный» характер (катастрофы - скачкообразные изменения, - ответ системы на плавное изменение внешних условий, В.И Арнольд).

Разрушение ядра традиционной культуры в определенных рамках стимулирует усиление РИ, но при дальнейшей его деградации резко ослабевает и РИ в целом. Аналогично, деградация «своей» (с точки зрения местных жителей) среды обитания лишь до определенных пределов стимулирует способность РИ продуцировать защитные, экофильные тенденции, и при угрозе ее исчезновения (субъективной и объективной) -вопреки экономическому и общенаучному «принципу редкости» - действует уже как «антистимул», вызывая своеобразную экологическую, а также культурную депрессию, за счет чего деградирует прежде всего транстрадиционная РИ и развиваются маргинальные формы РИ «после страха - апатия», в условиях наихудшей (с точки зрения самих людей) экологической обстановки подавляющее большинство жителей перестает поддерживать местные экологические движения, в других случаях весьма высокий уровень загрязнения сопряжен с мнением о благоприятной экологической ситуации и также с отторжением местных «зеленых»

Разрушение среды и культурного ландшафта способствует разрушению РИ: чем субъективно грязнее среда обитания, тем ниже уровень местного самосознания. Ядро традиционной культуры и РИ целом разрушено в Костроме В Твери разрушение ядра традиционной культуры сопровождается повышенным значением одних показателей РИ (просвещенный патриотизм) и пониженным других («любовь»). В то же время в Череповце, при деградации транстрадиционной РИ (ввиду его ускоренного развития как бы на пустом месте в ходе индустриализации как межрегионального центра), активно развиваются «антагонистичные» надтрадиционная и традиционалистская РИ.

Ослабление РИ обычно связано с увеличением размеров пространства, с которым идентифицируют себя индивиды (связь с малой родиной становится менее интимной, более формальной) Существующая РИ - более духовный, чем материальный феномен - обнаруживает большую устойчивость, чем запечатленное в ландшафте материальное культурное и природное наследие. В составе РИ более устойчива традиционалистская РИ. Транстрадиционная РИ более устойчива там, где возможна связь с традиционалистской РИ.

\Л5. Региональная идентичность не имеет тенденции однозначного усиления или ослабления в какой-либо возрастной группе, каждая из них является лидером

по какому-либо параметру (группе параметров) идентичности. Не подтверждается мнение об угасании региональной идентичности в более молодых возрастных группах, как полагают многие авторы (например, А Л Андреев, 1999). Реально существует более сложная, неоднозначная картина (судя по Вологодской обл. - см табл.16)

Таблица 16 Показатели региональной идентичности в разных возрастных группах, у мужчин

Показатели региональной Идентичности, в %% Группа до 30 лет Г руппа 30-60 лет Группа старше 60 лет

Гордость за Россию («брутто») 51,7 46,4 61,5

Необходимость сохранения различий в специфике внешнего облика городов 57,5 60,1 53,5

Любовь к родному городу, краю 57,5 70,9 80,8

Просвещенный патриотизм 5,1 3,1 4,7

Природный патриотизм 28,8 55,3 71,1

Внеэкономизм мышления 8,1 22,2 19,2

Субэтничность 13,9 23,1 37,6

С точки зрения идеи доминирования мобильности над укорененностью молодежь должна была бы иметь существенно меньшую силу РИ И при анкетировании экспертов нередко просматривается тенденция высокой укорененности молодежи Среди школьников в Моршанске вдвое преобладают желающие остаться (38%) над желающими уехать (19%), в Муроме желающие остаться также преобладают (44% и 40%) Это хорошо укладывается в общий контекст РИ в этих городах

\Л6. Роль экономических факторов в региональной идентичности: самоощущение богатства индивида усиливает идентичность, в то же время идентичность местных общностей безразлична к уровню социально-экономического развития региона. В рамках массовых опросов в целом не подтверждается идея о существовании обусловленности развития РИ уровнем социально-экономического развития региона. (Вывод о такой обусловленности был, сделан, в частности, в исследовании стран Евросоюза, 2004). Однако иногда такая связь всё же прослеживается. Так, Костромская обл. - регион с наименее развитой РИ (без учета Твери), в том числе по интегральному индексу РИ, - по всем (7-ми) выбранным (устойчивым во времени) душевым показателям социально-экономического развития имеет существенно более низкий уровень развития по сравнению с соседней Ярославской обл., в т.ч по показателям ВРП, доходам населения, общей безработице (что является «материальной» предпосылкой стресса соседства). В то же время по всему модельному полигону Костромская обл. является отстающей лишь по 2-ум показателям из 7-ми. Для других регионов такого рода связь вообще не прослеживается, в частности, если РИ сводить к ее интегральному индексу (данные 2002-2004 г.г).

При анкетировании экспертов был обнаружен феномен сопротивления населения идее о присоединении к экономически более благополучным (с точки зрения населения) регионам - довольно сильное - в Тамбове и Моршанске - к Липецкой обл., в Галиче - к

Ярославской обл., в Туле, Плавске и Богородицке - к Московской обл , умеренное - в Пензе и Нижнем Ломове - к укрупняемой Самарской обл Однако в Костроме фиксируется противоположная тенденция - присоединения к экономически преуспевающему соседу (Ярославлю), потеряв при этом свой статус центра самостоятельного региона.

На уровне индивида наблюдается связь между ощущением себя как богатого или бедного и уровнем развития РИ. С ростом ощущения своего богатства усиливается и идентичность. Интересно, что усиление РИ происходит в рамках самых разных форм РИ, в том числе различающихся между собой в отношении к традиции, традиционализму, модернизации и т. д. Основной смысл такой зависимости, как мы полагаем, укладывается в формулу: «Пролетарии не имеют отечества». Наиболее четко она проявляется для многих параметров РИ в Вологодской области - выбор своего населенного пункта в гипотетической ситуации выбора: 20,6% - 38,4% - 47,2%; любовь к своему городу, краю: 59% - 71% -72%; российский патриотизм. 18%-30%-35%, субэтничность: 9%-19%-27%. Особенно явно прослеживается усиление надтрадиционной РИ: 2%-10%-19% (Учтены градации самоощущения: «нищие», «бедные», «богатые, среднего достатка»). Такого рода единообразие отличает воздействие «фактора богатства» от факторов уровня образования и принадлежности к определенному поколению. Для надтрадиционной РИ в Костромской области характерна инверсия, - так же, как и в случае влияния уровня образования- (+9%) - (+2%) - (-8%).С ростом самоощущения богатства в Костромской области ослабевает также российский патриотизм. Эта инверсия обусловлена стрессом соседства и сопряженными с ним факторами. Если в других регионах более богатые чаще довольны жизнью на своих территориях, то в Костромской области у них возникает «крамольная» мысль: почему и зачем мы живем именно здесь?!

Можно ли говорить о противоречии между уровнем индивида и уровнем региона? В нашем случае получается, что регион как целостность не определяется только экономическими факторами: культура (в широком смысле слова) оказывается равноправным партнером экономики. Здесь подтверждается, как мы полагаем, неоднократно высказывавшаяся позиция об эмерджентном, целостном характере региона по отношению к входящим в него элементам (В.И. Данилова-Данильяна, М.Г. Завельского). Кроме того, препятствием для превращения тенденции роста силы РИ с ростом богатства индивидов в тенденцию увеличения силы РИ с ростом уровня социально-экономического развития региона является слишком малое количество «богатых». И в гипотетическом случае значительного увеличения доли «богатых» уровень богатства всё равно не стал бы доминирующим. Этому препятствует, во-первых, отсутствие положительной связи между уровнями богатства и образования респондентов и, во-вторых, отсутствие единой тенденции связи между уровнем образования и силой РИ по материалам модельного полигона. Трудно прогнозировать, что произойдет в случае

распространения богатства среди более образованных слоев населения даже при сохранении существующих тенденций.

Также и по данным анкетирования экспертов, люди любят свой край независимо от его благосостояния Однако фактор благосостояния «накладывается» на другие факторы при поисковой самоидентификации. Случаи негативного отношения к своему краю чаще не связаны только с экономическим фактором, а определяется комплексом причин, а также чисто личными мотивами, включая «негативное отношение к стереотипу поведения местных жителей». Для альтернативных по отношению к своему современному месту жительства городов действие экономических факторов сужено до их области перекрытия с факторами культурными (лишь относительно немногие анкетированные указали на приоритет «возможности заработать больше денег» как на основной или единственный фактор). Распространены антропо-экологические предпочтения: «люблю холод», «люблю жару», «хочу жить уединенно на хуторе», «остались хорошие впечатления о Волгодонске» (речник - житель Арзамаса).

ОСНОВНЫЕ ВЫВОДЫ.

1.В Европейской России существует развитая РИ. Это свидетельствует о способности российских социальных структур к саморегуляции и воспроизводству в рамках гражданского общества, о существовании в России стабильных, но эволюционирующих стереотипов поведения. Идея «кризиса идентичности» - в данном случае - миф, продукт пиара. В рамках РИ формируются исторически обусловленные, оптимальные по размеру ячейки общества на мезоуровне, объединяющие индивидов (разных - в разной степени) на территории.

2.РИ - относительно автономный культурный феномен, в целом не зависимый от уровня социально-экономического развития регионов и поселений. В сфере культуры РИ автономна по отношению к социально-культурному потенциалу, людности города, а в значительной мере - и по отношению к его архитектурному и пейзажному своеобразию, хотя существуют отдельные каналы воздействия культуры и ландшафта на РИ. Она отчасти автономна и по отношению к фактору устойчивости историко-географических границ. Близость к современным административным границам регионов неоднозначно влияет на РИ (ослабление РИ чаще для «активных», усиление - чаще для «пассивных» границ) Оказываются «разведенными» и теряют ожидаемую прямую связь сила местного патриотизма, устойчивость границ региона, контрастность между регионами. РИ не связана однозначной связью с факторами уровня образования и возраста жителей.

3 Феномен российской РИ (для Европейской России) показывает укорененность существующих регионов в сознании современного поколения русских Эти регионы не

только исторически сложились и стали неформальными целостностями, но и воспринимаются в качестве таковых населением, причем с точки зрения населения «объективность» таких регионов существенно выше, чем это может быть показано на историко-географическом материале Однако зафиксированы и исключения судя по экспертам, значительная часть жителей Мичуринска, Костромы, Новомосковска и Алексина желала бы присоединиться к соседним регионам. Существует тенденция к возрождению Балашовской области, не лишённая историко-географических предпосылок

Идеи отсутствия в России регионов, не имеющих культурно-исторического смысла, и необходимости искусственного привнесения такого смысла посредством разбиения территории России на вновь создаваемые территории, земли - мифы. В Европейской России РИ не тождественна сепаратизму.

4.Современная российская РИ отражает глубинные, долговременные, неконъюнктурные тенденции развития и особенности российского общества. Сила местного самосознания и местного патриотизма - это не отражение (компенсация) комплекса неполноценности, который якобы неминуемо возникает у провинциала под воздействием престижных образов столичных городов и заграницы. Скорее, это - норма и культуры, и поведения индивида. Напротив, их деформация, ослабление сопряжены с комплексом неполноценности Развитие РИ вовсе не требует «москвоборчества», хотя и сопряжено с ощущением давления со стороны Москвы. Это ощущение фиксируется у меньшинства и может сочетаться с различными формами ориентации на Москву, в том числе как на центр своего региона. В рамках модельного полигона РИ по сути является одной из форм российского патриотизма РИ - проявление специфической активности индивидов Несмотря на мировые процессы глобализации и внутрироссийские процессы, связанные с перемещением населения, нивелирования культурной специфики, городская культура вовсе не утратила РИ. Ядро местных общностей составляют лица, идентифицирующие себя как «местные» - по рождению и по убеждению. Пример сохранения развитой РИ - ярко выраженная реакция на сохраняющуюся, в т.ч. в городах, специфику местных говоров, которые сильно отличаются от московского (Вологодская, Костромская, Тамбовская обл ).

Судя по модельному полигону, в современной Европейской России, несмотря на культурно-цивилизационную однородность и отсутствие жестких культурных и природных рубежей, существуют не только довольно высокий уровень РИ, но и значительные территориальные контрасты в ее развитии Эти контрасты укладываются в своеобразную структурированность геопространства. Сходные черты отношения к малой родине проявляются именно на уровне регионов, в этих рамках они модифицируются, исходя из индивидуальных особенностей поселений. РИ формируется в целом безотносительно к реакции на соседей, а исходя из местных факторов

5 Русская культура, как и всякая другая культура, ориентирует на любовь к малой родине. Однако для нее (в отличие от российских цивилизационных и государственных структур) характерна нежесткость и относительная независимость от внешних факторов, определяющая свободный выбор индивидов в самоидентификации. Этот выбор в большинстве случаев - в пользу своей малой (и большой) родины. Развитие РИ в Европейской России свидетельствует об устойчивости неформальных социокультурных механизмов, о сочетании коллективного и индивидуального, - при этом приоритет традиционалистских ценностей (там, где он существует) уже не всегда - реликт прошлого. Он может быть продуктом нынешней эпохи и чертой нередко вполне современного общества. Распространенное сочетание любви к своему краю с неоднозначным отношением к стереотипу поведения местных жителей - пример доминирования индивидуального, а не коллективного начала в региональной самоидентификации.

РИ - аргумент в пользу существования в России срединного («мещанского») уровня культуры.

6.Судя по РИ, даже в современном обществе многие черты мировоззрения индивидов и их общностей определяются в конечном счете «позиционными факторами».

7.Согласно исследованию, российский социум предстает как плавно развивающийся, относительно монолитный, хотя и регионально дифференцированный и своеобразно пространственно структурированный. Он обладает способностью к модернизации, в значительной степени сохранил ядро традиционной культуры, а также традиционалистские (не «западные») ценности, которые в одних регионах являются ресурсом модернизации, а других регионах - ее тормозом Не подтвердились высказываемые авторитетные мнения о такой особенности российского общества, как сочетание доминирующего традиционализма с тенденцией к ослаблению эмоциональной связи с Родиной.

Различия с Восточной Европой (по: Драганова, Староста, Столбов, 2002) существенны - они могут быть сведены к активному присутствию традиционалистского начала в Восточной Европе, при его пассивном присутствии в Европейской России. В процессах региональной самоидентификации сосуществуют как черты, которые можно считать проявлением глобализации, так и черты «безразличные» («устойчивые») к глобализации; при этом и культурный, и географический базис близких к глобализации тенденций существенно уже. В ракурсе РИ в основном не подтверждается концепция существования «сетевого общества» как некоей доминирующей структуры, освобождающей Россию от «бремени фактора геопространства» (М Кастельс, Э.Киселева).

Основные публикации по теме диссертации

1.Реакции населения городов России на современную экологическую ситуацию //Известия РАН, серия географическая, 1995, №6, с 52 - 62.

2.Culture et patrimoine II Atlas de la Russie et des pays proches. Roger Brunet, Denis Eckert, Vladimir Kolosov, Montpellier-Paris, RECLUS-La Documentation Française, 1995, p.120-121

3.Понятие «регион» в культурном и историческом пространстве России//География и региональная политика, ч.1, Смоленск, СГУ, 1997, с.32 -38.

4.Социально-экологический подход к феномену российской урбанизации/Урбанизация в формировании социокультурного пространства, M , Наука, 1999, с 228 - 236.

5.Сельское и городское начало в истории, культуре и местном самосознании России// Социально-экономические и экологические проблемы развития сельской местности, 4.1, Саранск, МГУ им. Н.П. Огарева, 2000, с.133-140.

6 Структурный анализ российского пространства: культурные регионы и местное са-мосознание//Культурная география, М., Институт Наследия, 2001, с.143 - 171

7.Феномен региональной идентичности в Европейской России: концептуальный контекст и опыт количественного анализа// Интеллектуальные и информационные ресурсы и структуры для регионального развития, М., ИГРАН, МАРС, 2002, с.104 - 117.

8.Пространственная дифференциация региональной идентичности в Европейской России//Города и городские агломерации в региональном развитии, М., ИГРАН, МАРС, 2003, с 103-112.

9 Российская региональная идентичность в контексте социокультурных и исторических границ //Проблемы приграничных регионов России, M , ИГРАН, МАРС, 2004, с.98- 105.

Ю.Теоретические проблемы региональной идентичности в Европейской России //Гуманитарная география, вып.1, M , Институт Наследия, 2004, с.154 - 165.

11.Российская региональная идентичность как фокус социокультурной ситуации (на примере европейской России) //Логос, 2005, №1, с 275 - 289

12.Российская региональная идентичность- контекст антиглобализма, глобализма и партикуляризма //Глобальное пространство культуры, СПб, СПбГУ, 2005, с. 96 -100.

13 Региональная идентичность в историческом ядре Европейской России // Социологические исследования, 2005, №3, с.13 - 23.

14 Российское культурно-историческое пространство. Проблема региональной иден-тичности//Мир психологии, 2005, №3, с. 187 - 199.

15.Современная региональная идентичность в Европейской России Север -Юг//Известия РАН, серия географическая, 2005, №5, с. 51 -60.

16.Региональная идентичность, местное самосознание, региональное самосозна-ние//Гуманитарная география, Вып 2, М., Институт Наследия, 2005, с.356 - 360

17.Российская региональная идентичность- геопространственные и цивилизацион-ные аспекты II Гуманитарная география, вып.З, М., Институт Наследия, 2006, с.83 -119

18.Российская региональная идентичность Общество и пространство Теоретико-методологические и дискуссионные вопросы//Известия РГ0.2006, том 138, вып.6, с. 19-28

МО.(К ЛЬНЫ И ПОЛИГОН ИССЛЕДОВАНИЯ 1>Ш ИОНА.I ЬП<>11 ИДЕНТИЧНОСТИ

1 Тфногский городок^-

Великий Усгю! ,

Баоаоно

И]екс:

■рязовсц

Галич,

-\ 11 и. ¿к кий 4.

Мурой

Арзамас

кхслу у,1а V

1КОМ0СКО

'городищу

у ■ [Тамбове А

Плаве к

ерлооск

(-1 1&цгои

смилу]

(Ноеохоиерсуга

Услоинме обозначения

•I орола н территория, н ко горы^ пронг( (н.1 нсь массовые опросы 1 р:о|н цы р, Н(;|;т,

■ [ ородя с наибольшим кп.|нчсс г НОМ респоидекгоп^. < [М1

прочие поселения «№р£меииы1 жон они чес к п.| районов

^^¿ареалы сельского раЩлення жономическнх районов наш» XX вот

f| К территории. И коюрых иронией. ¡ОСЬ :< икс 'яро яд и и? пиепсрюп

- крупные города с >.111 гирнымн | руппши экспертов

- щнншс с I'' I I и; д 1:1.1 М и 1 :>■> пашн 11«епе^ 1 он

сельсине территории с не >ли т дркммн гоблин ми 'аксвертои

«■Ж

( (>В1'1МС11НЫ1: НЕФОРМАЛЬНЫЕ ВДТОРИКО-КУ.1Ы МРНЫЕ РЕ1 ИОНЫ НА ТЕРРИТОРИИ МОДЕЛЬНОГО ПОЛИГОНА

■Вола-га. о

Великяи Устюг

; Тар!Ю!СКИЙ городок^

1И.Ы0В

Вологда'

О Нижний ^ Новгород

Муром

Арзамас

юмоскоксК

! -". Семи;]

ИНОЙ

10X011®

Усячваые обитаФбяиЯ

Неформальные ри'( ноны и современно): А Г;,: сопряжённые с С1>ир^|жы!й АТД ре!ионы, не соприжённыйе«¡временным А ГД

противоречие м,ежд> неформзльными и алмннлстря Iнпнмии ри конами

трелнлшле юны межрегиональное пространство

РИСУНОК 3

РЕГИОНАЛЬНАЯ ИДЕНТИЧНОСТЬ В КОНТЕКСТЕ ТРАДИЦИОННОСТИ И МОДЕРНИЗАЦИИ

Велики и Ус i roi

Гф1Ш! СКИЙ ( сродод/

.¿i'óiieiio

рзроъец

¿'ыбилс/

OCÏpOMil

НмдлиЯ ^ч Hobí i.

Муром

AptÄM^c

'.JTCKCÍÍ 1 vjía {

QlMJMi.'CKt:i|j

Ьо £0 £ЮД J¡5 i ¡jhÍq

^гч ® ¡ LitiacK

НИЖНИЙ

.p. I Ieii'i4i

Ce .мил V

Ыч.иштв

•ШННМИНфСК-

X ШШТЫ1 (ЖОТИЧЧПШИ:

p^t ¡шиш" мя криниишн cii.tt.itQ i(>:i, ||1Ш(п||||<>ч11- 1ф1Чии'\и ИИ

itprii<ic\i> int i|i.i.titii»iinjmH 4b «яимшк' ми Kfuiiu.iiiiiii.

С

JMKIII».M».»pltUMUHII V XJ С »мы IM

T4IUIIH ICIlHkVl (fin III".........

G)

ОГЛАВЛЕНИЕ ДИССЕРТАЦИИ

ВВЕДЕНИЕ

Глава 1. МЕТОДОЛОГИЯ ИССЛЕДОВАНИЯ. 1.1 Основные понятия

1.2.Региональная идентичность, общинность и коллективизм.

1.3.Анализ контекста модернизации, глобализации и критики российской цивилизации.

Глава 2. ИСТОРИКО-ГЕОГРАФИЧЕСКИЕ И ГЕОКУЛЬТУРНЫЕ ПРЕДПОСЫЛКИ. ИЗУЧЕНИЯ СОВРЕМЕННОЙ РЕГИОНАЛЬНОЙ ИДЕНТИЧНОСТИ В ЕВРОПЕЙСКОЙ РОССИИ.

2.1.Проблема регионального устройства Европейской России и её геокультурный анализ

2.2.Географические предпосылки формирования регионов и региональной идентичности в историческом прошлом Европейской России.

2,З.Оценка пространственно-временной устойчивости регионов Европейской России

2.4.Проблема историко-географических границ в современной Европейской России.

Глава 3. ВЗАИМОСВЯЗЬ МЕСТНОГО (РЕГИОНАЛЬНОГО) И ЭКОЛОГИЧЕСКОГО СОЗНАНИЯ.

3.1.Территориальные различия экологического сознания городов России.

3.2.Реакции населения в различных социокультурных ситуациях городов и регионов.

Глава 4. ОСНОВНЫЕ МЕТОДИЧЕСКИЕ ПОЛОЖЕНИЯ СОЦИОГЕОГРАФИ-ЧЕСКОГО ИЗУЧЕНИЯ РЕГИОНАЛЬНОЙ ИДЕНТИЧНОСТИ В ЕВРОПЕЙСКОЙ РОССИИ.

Глава 5. УНИКАЛЬНЫЕ ОСОБЕННОСТИ ВОСПРИЯТИЯ МАЛОЙ РОДИНЫ В ГОРОДАХ ИСТОРИЧЕСКОГО ЯДРА ЕВРОПЕЙСКОЙ РОССИИ.

Глава 6. ЭЛЕМЕНТЫ СТРУКТУРЫ ОБЩЕСТВЕННО-ГЕОГРАФИЧЕСКОГО ПРОСТРАНСТВА ЕВРОПЕЙСКОЙ РОССИИ В КОНТЕКСТЕ РАЗВИТИЯ РЕГИОНАЛЬНОЙ ИДЕНТИЧНОСТИ.

6.1.Пространственная самоидентификация населения как фон структуры общественно-географического пространства

6.2.Культурное триединство региональной идентичности местных общностей и его роль в формировании общественно-географического пространства

6.3.Местный патриотизм и стресс соседства.

6.4.Ценностные установки индивидов и самоидентификация как местного - важнейшие составные части парадигмы региональной идентичности.

6.5.Этнокультурная и ментальная структурированность пространства как предпосылка и следствие региональной идентичности

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

Заказ № 104/01/07 Подписано в печать 22 01 2007 Тираж 165 экз Уел п.ч2

ООО "Цифровичок", теп (49Ь) 797-75-76, (495) 778-22-20 \v\vw cfr.ru . е-таИ. info@cfr.ru

Содержание диссертации, доктора географических наук, Крылов, Михаил Петрович

ВВЕДЕНИЕ

Глава 1.МЕТОДОЛОГИЯ ИССЛЕДОВАНИЯ.

1.1 .Основные понятия.

1.2.Региональная идентичность, общинность и коллективизм.

1.3.Анализ контекста модернизации, глобализации и критики российской цивилизации.

Глава 2.ИСТОРИКО-ГЕОГРАФИЧЕСКИЕ И ГЕОКУЛЬТУРНЫЕ ПРЕДПОСЫЛКИ. ИЗУЧЕНИЯ СОВРЕМЕННОЙ РЕГИОНАЛЬНОЙ ИДЕНТИЧНОСТИ В ЕВРОПЕЙСКОЙ РОССИИ.

2.1.Проблема регионального устройства Европейской России и её геокультурный анализ.

2.2.Географические предпосылки формирования регионов и региональной идентичности в историческом прошлом Европейской России.

2.3.Оценка пространственно-временной устойчивости регионов Европейской России.

2.4.Проблема историко-географических границ в современной Европейской России.

Глава З.ВЗАИМОСВЯЗЬ МЕСТНОГО (РЕГИОНАЛЬНОГО) И ЭКОЛОГИЧЕСКОГО СОЗНАНИЯ.

3.1.Территориальные различия экологического сознания городов России.

3.2.Реакции населения в различных социокультурных ситуациях городов и регионов.

Глава 4.0СН0ВНЫЕ МЕТОДИЧЕСКИЕ ПОЛОЖЕНИЯ СОЦИОГЕОГРАФИ-ЧЕСКОГО ИЗУЧЕНИЯ РЕГИОНАЛЬНОЙ ИДЕНТИЧНОСТИ В ЕВРОПЕЙСКОЙ РОССИИ.

4.1. Изучение региональной идентичности в России.

4.2. Постановка задачи исследования. Формализация. Модельный полигон.

4.3. Критериальные основания изучения региональной идентичности в Европейской России. Метод массовых опросов.

Глава 5.УНИКАПЬНЫЕ ОСОБЕННОСТИ ВОСПРИЯТИЯ МАЛОЙ РОДИНЫ В ГОРОДАХ ИСТОРИЧЕСКОГО ЯДРА ЕВРОПЕЙСКОЙ РОССИИ.

5.1.Малая родина в восприятии горожан: люди и территория.

5.2.Многообразие форм региональной самоидентификации индивидов.

5.3.Роль местного патриотизма в восприятии культурно-исторического наследия и культурно-пейзажного разнообразия поселений.

Глава 6.ЭЛЕМЕНТЫ СТРУКТУРЫ ОБЩЕСТВЕННО-ГЕОГРАФИЧЕСКОГО ПРОСТРАНСТВА ЕВРОПЕЙСКОЙ РОССИИ В КОНТЕКСТЕ РАЗВИТИЯ РЕГИОНАЛЬНОЙ ИДЕНТИЧНОСТИ.

6.1.Пространственная самоидентификация населения как фон структуры общественно-географического пространства.

6.2.Культурное триединство региональной идентичности местных общностей и его роль в формировании общественно-географического пространства.

6.3.Местный патриотизм и стресс соседства.

6.4.Ценностные установки индивидов и самоидентификация как местного важнейшие составные части парадигмы региональной идентичности.

6.5.Этнокультурная и ментальная структурированность пространства как предпосылка и следствие региональной идентичности.

Введение Диссертация по наукам о земле, на тему "Региональная идентичность в Европейской России"

Актуальность темы. Понятие «идентичность» имеет несколько значений, важнейшие из которых - взаимосвязанные «специфика» и «самосознание». Соответственно, региональная идентичность - это местная специфика и местное (региональное) самосознание, отношение к малой родине, местный патриотизм.

На всемирной конференции ЮНЕСКО по культурной политике (Мехико, 1982) понятие «культурная идентичность (самобытность) было поставлено по значимости в один ряд с такими понятиями, как «независимость» и «суверенитет». Семинар экспертов по данной проблеме (Каракас, 1990) показал постоянный рост озабоченности мировой общественности проблемами культурного развития, происходящего в условиях утраты ощущения единства и строгой упорядоченности мира и законов его социального развития, которое ранее было основано на евроцентрист-ских взглядах (Сверкунова, 2002, с.11). Н.В. Сверкунова, а также ряд других авторов отмечает также, что наиболее активные сторонники радикальных перемен в России, создающие дня России концепции культурной трансформации в различных аспектах (в смене ценностей, стереотипов поведения, типов личностей) зачастую игнорируют уже наработанное в мировой науке (необходимость учета собственных устойчивых черт данного социума), а, главное, обходятся без тщательного анализа многих современных сторон бытия (также - см., например: Федотова, 2003).

По мнению М. Кастельса (2003, с.76), «в современном глобальном мире большинство людей, работая или развлекаясь, ведет очень локальную жизнь Кроме того, люди склонны группироваться вокруг первичных источников идентичности -религиозных, этнических, территориальных (выделено нами - М.К), национальных - особенно во время неконтролируемых и беспорядочных изменений, как сейчас. Отличительная социальная и политическая тенденция девяностых годов - это построение социальной инфраструктуры и политики вокруг первичных идентично-стей». И далее (там же): «Не все люди включены в глобальную сеть, но все испытывают ее влияние». (Следует заметить, что М. Кастельс в данном случае трактует глобализацию как внешний фактор, как бы противостоящий человеку; объективность глобализации связана, по М. Кастельсу, с глобализацией капитала. С этих позиций региональная идентичность, как полагает автор, может рассматриваться как феномен, по большей части, хотя и не полностью, развивающийся вне глобализации, - поскольку региональная идентичность есть характеристика «человека как такового»).

Отчасти сходная идея, но в других терминах и в рамках другой логики сформулирована Л. Аннинским (2001). Он считает, что патриотизм некоторым диалектическим способом соответствует глобализму, является своего его отражением, при этом «глобализация - непременная доминанта любого века». Исторически существующее единство человечества и современная глобализация отождествляются. Соответственно, отождествляются патриотизм, антиглобализм и национализм. Глобализация, у Л. Аннинского - это глобализация культурная.

Идентичность, включая региональную идентичность, является своего рода «общим знаменателем», позволяющим в каком-то смысле соизмерять глобализацию и традицию, а также модернизацию и традицию. Это связано с тем безусловным самоочевидным обстоятельством, что все указанные процессы связаны с человеком, его положением «у себя Дома» и осознанием своего места в мире. Так, И.С. Семененко (2003, с. 14) пишет: «Поддержание культурного многообразия как основы самоидентификации не в меньшей мере вписывается в диалектику социокультурных изменений, чем культурная ассимиляция привнесенных извне ценностей и стилей жизни. Авторы . Всемирного доклада по культуре (2001) называют «одним из парадоксов глобализации тот факт, что и местные особенности сегодня подчеркиваются более, чем когда-либо», а «культурные взаимопроникновения вызывают многочисленные трансформации и рост новых местных культур». Во многом противоположную точку зрения занимает С.А. Арутюнов (2006, с. 106). Он не согласен с позицией, что глобализация предоставляет человеку невероятную свободу выбора - в условиях размывания культурных барьеров и гибридизации культур: «Как раз свободы выбора-то не остается ни на грош . Гибридизации тоже не происходит: в лучшем случае имеет место прививка локального декоративного привоя на пост-индустриальный «западный» подвой (именно это происходит в нынешней Японии, хотя большинству пока что кажется, что дело происходит наоборот; оно и происходило наоборот, но только до 1945 г.)». Изучение региональной идентичности, коль скоро региональная идентичность не обременена различными внешними к сущности культуры обстоятельствами (а различные этнонацио-нальные, политические и т.п. конфликты, обычно находящиеся «на поверхности» и являются таковыми внешними обстоятельствами) здесь может быть, как представляется удобным экспериментальным полем.

В работах Б.С. Ерасова (1999 и др.) отмечалась терминологическая неупорядоченность, связанная с пересечением не вполне эквивалентных, однако во многом близких понятий: «идентичность», «самобытность», «специфичность», «самосознание». С его точки зрения, «идентичность» заменяет понятие традиция .

Процесс идентификации «интересен . потому, что его исследование служит прологом в изучении поведения людей». При этом «региональная самоидентификация находится ныне почти вне поля зрения социологов» (Сверкунова, 2002, с. 12 - 13). В то же время «идентичность» как «самобытность» («специфичность») имеет излишне широкое содержание

Понятие «идентичность» в настоящее время считается наиболее общим и универсальным в круге понятий, который описывает совокупность качественных и количественных характеристик, сопряженных со специфичностью какого-либо данного культурного или географического (в смысле Л.С.Берга) индивида (личности, группы, территориальной общности, территории). По сути, само понятие «географический индивид» предполагает наличие (и изучение) его самосознания, а также наличие соответствующей «местной специфики»; «географическую индивидуальность» и ее самосознание мы полагаем тождественными региональной идентичности (РИ), - если эта индивидуальность действительно обладает самосознанием, является социопсихогенной и культурогенной, основана на выборе (включающем и индивидуальные, и коллективные ценности). В этом смысле идентичность отлична от ситуаций и феноменов с исходно жестко заданными условиями, например, трайбализмом или замкнутостью в «локальном мирке» - «гемайн-шафте», по Ф. Теннису.

Известны также близкие к «идентичности» русскоязычные понятия - самобытность, «особость» (эти термины употребляли еще в 30-х г.г. XIX в. Д. Шелехов и в середине XIX в. А.П. Щапов) и др.- которые, однако, не являются полными его синонимами.

Местная специфика, географическая индивидуальность должны быть отражены в представлениях самих людей, проживающих на данной территории, а эти представления должны войти в представления самой науки. Поэтому в стратегии исследования РИ целесообразным представляется акцент на понятии «малая родина» как на целостном отображении культурной и географической индивидуальности местности - ее местной (географической) специфики.

В настоящее время идентичность микро- и макросоциальных систем обычно рассматривается не столько как признак их застойности, стагнации или слабости, сколько как признак их долговременной результативности, внутренней мощи, своего рода пассионарности (Мельянцев, 1996). Это - один из важнейших признаков современного, «нормального» общества (см., например, публикации В.Г. Федотовой). В «географической расчлененности» нередко видится одна из важнейших причин возникновения в Западной Европе общества современного типа. (Мельянцев, 1996). Региональная идентичность (местное самосознание) - самоидентификация населения в связи с территорией - исходное в ряду, который включает самоорганизацию и самоуправление - важнейшие из «пусковых механизмов» трансформации России. Понятие родины, отношение «я - ты» - центральные в духовном слое деятельности человека (Зинченко, 2006).

Выделяются региональная идентичность (РИ) - как результат процесса и региональная самоидентификация населения - как сам процесс.

Региональная идентичность местных общностей и слагающих эти общности групп индивидов отражает в сознании людей местную географическую специфику. Понятие «местная специфика» широко применялось в трудах JT.E. Ио-фы, Б.Б. Родомана, Ю.А. Веденина, Г.М. Jlanno, Е.Е. Лейзеровича, А.И. Левинтова, А.Г. Манакова, Л.В. Смирнягина, также В.Л. Глазычева, но в целом в отечественной экономической географии ограниченно. Опыт изучения российской региональной идентичности на конкретных территориях весьма незначителен, в нем нет теоретических обобщений. Не изученным остался вопрос о возможности сравнения РИ на разных территориях, а также о «силе» РИ. Поэтому актуальным направлением общественно-географических исследований для России является разработка научных основ изучения региональной самоидентификации населения и выявление региональной идентичности местных общностей.

Понятия «местная специфика», «индивидуальность территории» являются традиционными для большинства географических, а также исторических школ. А.П. Щапов еще 150 лет тому назад рассматривал различные великорусские области как особые образования, исторически сложившиеся на Русской равнине благодаря особенностям речных бассейнов и до середины XVII в. имевшие - как мы бы сейчас сказали - свои собственные цели развития и способность к самоорганизации. Еще раньше Д. Шелехов (1990; написано в 1839г.) выделял контрастные районы внутри Европейской России (внутренне однородные): «зерно Руси» вокруг Москвы; Смоленская земля («племя . в котором есть Русь, но как луч солнечный в потухающей заре»); «за Окой . Русь, отшатнувшаяся от родного края, .избалованная плодоносною землею и благорастворенным небом».

Однако проблемы самосознания населения и, особенно, местного патриотизма для конкретных территорий при этом достаточно четко не ставились. С одной стороны, обычно считают, что в условиях современного общества самосознание должно носить иной характер, чем в предыдущие эпохи. С другой стороны, зарубежные (от К. Маркса до Р. Пайпса и Ш. Айзенштадта), а также ряд отечественных ученых (например, A.C. Ахиезер) отмечали излишне локальный характер местного самосознания в России, - ограниченность крестьянского сознания лишь своей общиной и отсутствие общинности в городах. Тем не менее, для тех же крестьян отечественные исследователи обычно отмечают ощущение контактности и солидарности по региональному признаку («рязанские», «тамбовские» и т.д.). Исследователи крестьянского восстания под руководством A.C. Антонова (1920 - 1922) выявили жесткий рубеж, не позволивший соединиться восставшим крестьянам Тамбовской и Рязанской губернии, при распространении восстания с территорий Тамбовской на Саратовскую, Пензенскую и Воронежскую губернии (см. раздел 1.2. главы 1). Самосознание же городских жителей изучается в существенной меньшей степени.

Современные представления об идентичности в общественной географии и социальных науках основаны на триединстве и тесном взаимопроникновении культуры, экономики и социальном сферы. Идентичность, в том числе идентичность региональная, становится в связи с этим одним из важнейших понятий. Поэтому большое значение приобретают, в частности, оригинальные для экономической мысли идеи и положения, высказанные А.И. Чупровым еще во 2-ой половине XIX в., в связи с разработкой им теории хозяйственных укладов, меняющихся прежде всего в географическом пространстве, а также во времени и сопряженные явно или неявно) с соответствующими идентичностями. Вне идентичности нет не только культурного, но и социально-экономического развития, безотносительно к тому, является ли идентичность зависимым или же независимым от экономики и социальной сферы феноменом.

В России в дореволюционный период существовало две научные традиции, совершенно по-разному трактовавшими проблематику, связанную с понятийным рядом «региональной идентичности». Традиция М.П. Погодина - С.М. Соловьева -А.Д. Градовского настаивала на неукорененности как специфически российской черте. Источник этой неукорененности усматривался, например, в однородности и однообразии природных условий Русской равнины, а также отсутствии камня как способе закрепления населения посредством строительства массивных храмов и т.д. (что явно не соответствует действительности, по крайней мере, для Новгорода и Пскова). (Точка зрения М.П. Погодина и С.М. Соловьева). Сюда накладывались социально-политические факторы, связанные с монгольским игом, перманентной миграций служилых людей и борьбой с сепаратизмом в Киевской и Московской Руси, политикой централизации (А.Д. Градовский). Противоположной была традиция Н.И. Костомарова - Л.П. Щапова - на территории России территориальные контрасты в культуре весьма существенны, а русскому национальному характеру по своей природе присущ дух свободы, веча и конфедерации. Поэтому население присоединенных силой к Москве старинных земель очень долго не забывало древнюю вольницу, что и проявилось в Смутное время, когда ситуацию спасли сохранившие «самобытность» великорусские области, города: Нижний Новгород, Ярославль, Вологда. Тем не менее, можно отметить отсутствие, в рамках такого рода дискуссий, логически напрашивающейся «третьей линии», сглаживающей крайности вышеизложенных традиций и допускающей существование укорененности при умеренных региональных культурных контрастах и без какого-то ни было сепаратизма (между тем, к сепаратизму в той или иной форме склонялись Л.П. Щапов и Н.И. Костомаров - прежде всего у них шла речь о Сибири и об Украине).

Следует заметить, что конкретные исследования, которые могли бы подтвердить или опровергнуть эти точки зрения не проводились, в том числе по причине недостаточной зрелости социологической науки в то время, а, может быть, прежде всего по причине недостаточной актуальности данной проблемы для России начала XX в., в частности, с точки зрения М.М. Ковалевского и П.А. Сорокина, что объяснялось излишне патриархальным характером дореволюционного российского общества, применительно к которому сама проблема укорененности, связанная со свободой самосознания и выбора, должна была трактоваться несколько иначе, чем это делаем мы в настоящее время. При патриархальном укладе проблема укорененности отчасти банальна, отчасти связана с противопоставлением укорененности и «неоседлости»; в настоящее время проблема укорененности связана с взаимодействием укорененности и мобильности, а также с маргинализацией и деградацией культурной традиции. (Тем не менее, как отмечают историки, уровень социальной мобильности, например, русских крестьян, в XVIII - XIX в.в. значительно опережал уровень социальной мобильности, например, польских крестьян, что связывается с реформами Петра 1 - см.: Волкова, 2006).

В отечественной экономической географии понятие «местная специфика» применялась ограниченно (исключение - труды JI.E. Иофы, Б.Б. Родомана, Е.Е. Лейзеровича, А.Е. Левинтова). Хотя представители «школы H.H. Баранского» включали его в свой методолого-методический арсенал, оно (это понятие) нередко носило вторичный, производный, «не самый существенный» характер, - поскольку для этой школы длительное время основным считалось положение экономических районов и городов «к различным вне их лежащим данностям» (не обязательно в связи с понятиями «экономико-географическое положение» и «территориальное разделение труда», но не само их «внутреннее наполнение», не говоря уже об отношении самих местных жителей к рассматриваемым процессам. Отдельные территории не рассматривались как социокультурные индивиды. Для экономических районов достаточно часто важнейшим считалось их место в территориальном разделении труда, для городов - их экономико-географическое положение. Связь городов с «их» окружающей территорией считалась существенной (доминирующей) лишь для наименее развитых из городов, которые назывались «местными центрами», в то время, как для остальных городов считалось «престижным» быть в числе центров на большой территории (в экономическом районе, стране).

Местная специфика» отдавалась «на откуп» краеведению, которое не считалось наукой, - независимо от того, считалось ли оно направлением общественной деятельности или учебным предметом, связанным с проведением экскурсий школьников по родному краю.

Заметим, что в рамках географии вопрос о научном статусе краеведения, в отличие от научного статуса страноведения, насколько нам известно, вообще не ставился. Исключение составляет позиция, содержащаяся в известной книге В.А. Анучина (1960). Между тем, проблема научного статуса краеведения в географии возникала, например, в связи с деятельностью географов, работающих в педагогических вузах, например, в связи с многолетним выходом тематических сборников «Географическое краеведение» как коллективного органа пединститутов РСФСР, который осуществлялся силами кафедр физической и экономической географии ТГПИ в 1970-1980 г.г.

В конечном счете подчиненное значение «местной специфики» в отечественной экономической географии определялось доминированием экономического редукционизма, сведением социального и культурного к экономическому, которое доминирует и в большинстве мировых научных экономических школ и тем самым влияет и на экономическую (общественную) географию (вопреки, однако, научному наследию и H.H. Баранского, и В.Э. Дэна).

Как известно, школа H.H. Баранского придавала большое значение страноведению, однако в страноведческих характеристиках и у нас в стране, и за рубежом обычно преобладает точка зрения внешнего наблюдателя (в отличие от краеведения - в этом, а не только в географическом масштабе, как это казалось В.А. Ану-чину, 1960, по-видимому, и заключено несовпадение краеведения и страноведенеия), хотя именно в рамках страноведения удавалось абстрагироваться от факторов, внешних по отношению к данной территории.

Наиболее жестко идея учета местных взаимосвязей, «первичности связей местного с местным же» критиковалась в работах A.M. Смирнова (1948; 1955; 1971), который (не всегда обоснованно) связывал ее с научными традициями «районной», а также «ландшафтной» школ, которые он увязывал с концепциями А. Геттнера и JT.C. Берга. С точки зрения A.M. Смирнова, местные особенности не формируют никаких закономерностей, напротив, - они есть лишь «местные отклонения от общих закономерностей», - хотя по сути это неверно, поскольку система таких отклонений уже будет закономерностью - закономерностью, говорящей о местных особенностях. (В настоящее время сходную позицию занимает ряд отечественных экономистов неолиберальной школы). В то же время еще в XIX в. А.И. Чу-пров (публ.: 1909) писал, что «общие причины в каждой местности осложняются особыми условиями, которые становятся понятными только при изучении явлений на месте». Однако с нашей точки зрения, местное не обязательно является частным, а «неместное», в т.ч. экстерриториальное - общим (см. также тезисы нашего выступления на Третьем Всесоюзном симпозиуме по теоретическим вопросам географии (Одесса) (Волкова, Крылов, 1977, а также положение A.A. Зиновьева, 1971, с.241-242, о соотношении части и целого; A.A. Зиновьев, например, допускает, «что часть и целое окажутся равнозначными»). В настоящей время примером некорректности подчинения «местного» всеобщему целому является совокупность аргументов против глобализации (например, Мартин, Шуман, 2001). В данном контексте может рассматриваться также идея преимущества города-государства античности или самоуправляемого города Средних веков перед империей или королевством. В принципе сюда следует отнести все методологические подходы, связанные с необходимостью учет обстоятельств «времени и места» (например, Ф.Броделя и И.Валлерстайна, исторической школы в экономике, работ по истории искусств и истории эстетики) и относящиеся скептически к абсолютизации универсализма, будь то экономический редукционизм, распространяющийся в разных формах, или универсализм идеи постмодернизма (в форме пиара или какой-либо иной).

В то же время у нас в стране и за рубежом значительное распространение получил подход, согласно которому теоретические представления о социуме могут быть получены исходя из некоторого «идеального типа», комбинирующего конкретику, местную специфику разных регионов или стран мира в рамках некоего искусственно создаваемого целого (при этом делаются ссылки на М.Вебера и К. Маркса). «Тип» при этом конструируется, минуя полноценный анализ «индивидов». На практике в настоящее время близкий подход реализован, например, рядом отечественных социологов-практиков при изучении России в целом, когда уровень региона (экономического района, области-края) или исчезает, или обосновывается как «случайная величина», а не как закономерное звено (территориальной) организации общества (подробнее см.: Крылов, 2006, с.85; примеры подходов, которые автор считает «антигеографичными» или «антирегиональными»: Зубов, Салмин, Тайван, 1991, с.11-12; Шкаратан, 2003, с.54-57). Такому подходу следует, с нашей точки зрения, противопоставить подход, акцентирующий внимание на своеобразие, уникальность, индивидуальность и самосознание территорий и индивидов, в частности, социологическая репрезентативность должна включать репрезентативность географическую.

В связи с изучением РИ в Европейской России традиционно возникают две взаимосвязанные научные проблемы, впервые сформулированные в середине XIX в. и вновь со всей остротой поставленные в течение последнего десятилетия.

1)Проблема укорененности русского населения, развитости у него чувства малой родины, привязанности к конкретному месту (еще к ранее упомянутым М.П. Погодину и С.М. Соловьеву, а также к А.Д. Градовскому восходит сомнение или даже отрицательное мнение в отношении существования такой укорененности). Соответственно, на Западе Ф. Духинский (1817 - 1889), а также Ф. Мартен и др. выдвинули идею у русском народе как о народе-«кочевнике» (Макаров, 2006). Считается, что концепции славянофилов, Н.Я. Данилевского и евразийцев в значительной степени обусловлены реакцией на такого рода идеи - критикой, в том числе с позиций известной аналогичности России и Европы, либо, напротив, принятием части этих идей, однако со знаком «плюс», а не «минус» (Макаров, 2006; также Савицкий,2003, Трубецкой, 2003 и др.).

О российской традиции неукорененности: пишут и современные российские авторы (Цимбаев, 1997, с.З8; Гачев, 1991 и др.).

2)Проблема структурированности российского культурного (культурно-географического) пространства. Сюда относится также проблема существования в Европейской России т.н. «исторических провинций», а также «бытовых районов» (понятие «бытовой район» обосновывается, в частности, в книге Мрочека-Дроздовского, 1876). Ранее Н.И. Костомаров (1863; публ.1995) придерживался точки зрения о существовании весьма значительных и закономерных культурных контрастов в России на уровне губерний, уездов и городов. В то же время ряд современных исследователей считают русский этнос потерявшим структуру, что лишает его «живой преобразующей силы» (Любарский, 2000, с.439).

В свое время П.Н. Милюков (1905), ссылаясь на Пешкова и Лохвицкого (1859), отрицал существование в России «исторических провинций»: «.русская история не создала провинции в европейском смысле слова, - провинции, как живого органического целого. Петру легко было ввести свое, новое механическое деление; это деление сталкивалось не с исторически выработанными областным группами, как, например, во Франции в 1789 г. а со старым, столь же произвольным делением».

Очень сходная по сути, но в совсем другом (в значительной степени - в географическом) контексте позиция П.Н. Савицкого (2003, с.807): «Природа евразийского мира минимально благоприятна для разного рода «сепаратизмов» - будь то политических, культурных или экономических. «Мозаически дробное строение Европы и Азии (Азия, по П.Н. Савицкому, - вне Евразии, которая у евразийцев трактуется как пространство, близкое к Российской империи, СССР, а также империи Чингисхана - М.К.) содействует возникновению небольших замкнутых, обособленных мирков. Здесь есть материальные предпосылки для существования малых государств, особых для каждого города или провинции культурных укладов, экономических областей, обладающих большим хозяйственным разнообразием на узком пространстве. Совершенно иное дело в Евразии.В Европе и Азии временами бывало возможно жить интересами своей колокольни. В Евразии, если это и удастся, то в историческом смысле на короткий срок». Далее П.Н. Савицкий пишет о тенденциях сближения, унификации и «дружбы народов» в пределах всей Евразии (Савицкий, 2003, с.808 - 809).

Существенно позже В.А. Анучин (1960) пытался доказать существование «исторических провинций в Европейской России, опираясь на известное сходство территорий современных областей, губерний и древних княжеств. К сожалению, этот - наиболее интересный - момент в его спорной, в целом, концепции, не привлек внимание отечественных географов и философов. По-видимому, это было связано с приданием историческим провинциям несколько иного статуса и введения идеи существования в России исторических провинций в другой контекст, связанный с проблемами взаимодействия природы и общества и единой географии (ср.: Исаченко, 1971, с.325).

Совокупность этих обстоятельств не подвергалась методологическому анализу. В частности, совершенно не очевидно, что природные условия Русской равнины до такой степени однородны, что действительно исторически продуцируют однородность культурных и социальных условий в России, как это полагали М.П. Погодин и С.М. Соловьев; в частности, в этом сомневался и отстаивал противоположную точку зрения М.К. Любавский. Кроме того, далеко не очевидно, что структурированность геопространства является жестким (необходимым и достаточным) условием укорененности населения.

Имеющийся опыт изучения российской РИ весьма незначителен. Это - работы А.Г. Манакова, и его коллег, посвященные Псковской области и «скобарям» (Кувенева, Манаков, 2003,, И.Н. Белобородовой - Переяславль-Залесскому краю (1999), Н.В. Сверкуновой (1996,2002)- сибирякам). В этом опыте совершенно не изученным остался вопрос о возможности сравнения РИ на разных территориях. РИ отождествляется с чисто пространственной самоидентификацией, которая составляет лишь частный случай РИ в целом. В рамках современной изученности вопроса практически невозможно говорить о РИ на той или иной территории как развитой, нормальной или ослабленной. Соответственно, с позиций таких работ никак нельзя говорить о пространственной организации РИ, которую можно было бы сопоставить с соответствующими идеями М.П. Погодина, С.М. Соловьева, А.Д. Градовского, А.П. Щапова, Н.И. Костомарова.

В начале XX в. H.A. Бердяев (см.: Бердяев, 1990, с.67) писал, что Россия совмещает в себе несколько исторических пластов - от раннего Средневековья до самых вершин мировой культуры того времени. При этом централизация (точнее, концентрация в немногих центрах) науки и культуры, происшедшая в России, очень опасна для будущего такой огромной страны. Поэтому неотложная задача -духовно-нравственная децентрализация (деконцентрация) России, культурный подъем самых недр народной жизни. При этом одинаково неверна и столичная ориентировка жизни, и ориентировка провинциальная. Это две стороны одного и того же разрыва в народной жизни. Должна начаться общенациональная ориентировка жизни, идущая изнутри всякого человека, сознавшей свою связь с нацией.

После событий 1990-х г.г., когда Россия «осталась наедине сама с собой», особенно актуально познание (и самопознание) России, выявление ее внутренней региональной специфики и специфики России как целого.

В течение всего советского периода существовала жестко поддерживаемая «сверху» культурная асимметрия. Если для союзных республик, а также для национальных республик в составе РСФСР культурная и шире - местная - специфика активно поддерживались (за исключением периодов борьбы с местным «национализмом»), то на русских территориях в составе РСФСР местная специфика элиминировалась: была либо под запретом, либо под подозрением (фактически -приблизительно до середины - конца 70-х г.г.).

Борьба с идеей «местной специфики» в России велась «на два фронта»: 1)борьбы с «исторической памятью»; 2)разгрома краеведческого движения, - не совпадавших, в основном, во времени.

Культурно-историческая местная специфика была в существенно большей степени «вне закона», чем хозяйственная (где могла идти речь лишь о различиях в условиях размещения производства, да и то не всегда) и, отчасти, даже чем политическая, хотя, разумеется, соответствующая терминология не употреблялась. В связи с упоминанием о «политической специфике» уместно напомнить о широких полномочиях руководителей больших госплановских областей, например, главы ЦЧО Варейкиса, - которые, по-видимому, были «остатком» первоначальных планов федерализации советского политического пространства.

Интересный материал по вопросу искоренения исторической памяти, с использованием метода контент-анализа, содержится в работе A.A. Иголкина (2006). Этот автор пишет: «Давно известно, что для поддержания устойчивого национального самосознания, психического здоровья и энергии нам необходимо присутствие в нашей духовной реальности всей истории России (без «разрывов» и «темных пятен»), множества исторических предшественников, предков, находящихся в сакральном времени и поддерживающих нас оттуда» (с.247). Исторические мифы «могут быть либо созидательными, укрепляющими и активизирующими символические ресурсы нации, либо, напротив, разрушительными, травмирующими национальное самосознание, формирующими «национальный комплекс неполноценности»» - и в этом случае ослабляющими метапотенциал страны» (с.238).

Заметим, однако, что на местном, региональном уровне проблемы «разрывов» и «белых пятен» в истории объективно стоит в гораздо меньшей (несопоставимо меньшей) степени, чем на общероссийском уровне: например, факты существования лагерей могут быть «темными пятнами», однако на местном уровне соответствующие объекты (лагеря, захоронения и т.д.) приобретают своего рода сакральный смысл и по-своему дополняют старинные храмы, усадьбы известных людей и т.д. Например, в Тамбове при входе на Петропавловское кладбище установлен монумент в память о жертвах террора; ранее в народе было известно, что приблизительно в этом месте (в соседнем овраге) было проведено массовое захоронение расстрелянных в 1922 г. участников восстания под руководством A.C. Антонова. С этим обстоятельством, по-видимому, связано то, достаточно парадоксальное, с нашей точки зрения, обстоятельство, что краеведение длительное, по сути, время как-то вписывалось в эпоху уничтожения исторической памяти, а разгром краеведения совпадает с началом (пусть первоначально робкого, «по указке сверху» и «в ограниченных рамках») возрождения исторической памяти.

В начале 30-х г.г. было разгромлено краеведение. «Казалось бы, какую угрозу для новой власти могли принести краеведы? Однако их углубленное изучение прошлого, знание традиций, понимание глубинных процессов исторического развития действительно представляло собой серьезное препятствие в процессе создании нового мифологизированного общества. Именно среди краеведов в лице старых «буржуазных кадров» еще сохранялись негласные очаги внутренней духовной оппозиции новому обществу». «Зачатки гражданского общества, возникшие в период НЭПа в виде различных общественных организаций, не могли существовать в сталинском тоталитарном государстве» (Алленова, Мизис, 2002, с.357). Разгром краеведения был связан с борьбой со старой школой в исторической науке, известным «академическим делом» и с упразднением отдела охраны памятников при Наркомпросе (1930). С 1927 г. стал использоваться термин «советское краеведение», а в 1931 г. появились «краеведы-марксисты». Ставилась задача добиться превращения краеведения из любительского и созерцательного в одну из форм активного участия в соцстроительстве» (Алленова, Мизис,2002, с.359-361). «В конце января 1930 г.в Воронеже на съезде краеведов ЦЧО уже открыто разоблачались «лжекраевды, вредительские элементы.». Не случайно было изменено . название общества (краеведов - М.К.)., переименованного в «Общество по изучению местного края в целях социалистического переустройства страны» (Алленова, Ми-зис, 2002, с.361-362). Краеведы обвинялись в создании контрреволюционной организации для свержения Советской власти путем всенародного восстания, при этом сами краеведческие организации были необходимы для того, чтобы использовать «все легальные возможности» (с.369). Одновременно выездная бригада Центрального бюро краеведения ставила «перед местными краеведами-марксистами задачу по изъятию всей краеведческой литературы . в целях выявления контрреволюционных вредительских и кулацких тенденций . и уклонов от генеральной линии партии» (с.373). «Дело краеведов Центрального Черноземья» было прекращено «за отсутствием состава преступления» лишь спустя 47 лет - в 1978 г. (с.372). В новом, «советском» смысле краеведение просуществовало еще несколько лет (до 1936 г. выходил журнал «Советское краеведение»).

Автор диссертации все же не согласен с некоторыми позициями цитируемой работы: например, выпуск интересной (по нынешним меркам) литературы продолжался и в сталинские времена, например, в конце 40-х годов.

Уцелевшим старым краеведам лишь в 1956г. было разрешено публиковать свои работы (еще задолго до официальной реабилитации) - чем они активно пользовались.

Несмотря на последующее возрождение краеведческого движения, еще совсем недавно - в конце 80-х г.г. - среди части представителей интеллигенции, особенно столичной, была широко распространена точка зрения, что привязанность к своей малой родине - это черта отсталости, узости мышления и т.д. Длительное время Россия считалась актуальной для научного изучения и идеологического показа лишь в аспектах «многонациональном», либо «единого советского народа - строителя коммунизма», для которого местная специфика если и имела иногда значение, то лишь чисто утилитарное, вне связи с памятью о прошлом. В художественной литературе, за редчайшим исключением, местом действия, если речь шла о России, были либо столичные города, либо стройки социализма, либо некий обезличенный провинциальный захолустный город NN (Энск), специфика которого и положительное отношение к ней трактовалось сугубо отрицательно или, в лучшем случае, иронично (типа: «тарабайские собаки лучше всех других собак» - см.: М.П. Лоскутов «Рассказ о говорящей собаке», 1928). Огромное количество «негатива» по отношению к российской и русской провинции сосредоточено, например, в популярных повестях И.Ильфа и Е. Петрова «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок», в поэзии Маяковского и т.д. (Заметим, что эстетический уровень указанных произведений является при этом достаточно высоким - дело не в мастерстве или жанре, а в «подходе к жизни»). В известном фильме Э.Климова «Похождения зубного врача» (1965; выпуск в «клубный прокат» - 1985) в качестве естественного фона для сатирического показа советской действительности был избран ландшафт центральной части Калуги, лишенный советских зданий (что, очевидно, предполагало существование множества «пережитков прошлого» в сознании персонажей фильма).

Одно из единичных, но по-своему характерных исключений, знакомых автору, -посвященная памяти Е.Л. Шварца, к сожалению, малоизвестная повесть для детей «Сказка среди бела дня» (Виткович, Ягдфельд, 1959) - в которой весьма серьезные события - отказ Старого года уступить место Новому году, борьба школьника со Старым годом и его подручными - Душой Бумажной, Душой Продажной и Черной Душой - происходят во вполне конкретном, «осязаемом» месте - в городе Ярославле и старинной (ХУ11 в.) таинственной готической Знаменской башне, находящейся в центре Ярославля, а также в одном из его сельских пригородов (уже без названия), где проживает школьник. Образ таинственной Знаменской башни, равным образом, как и достаточно экстравагантный, особенно по советским меркам, сюжет, вызывали у читателя весьма уважительное чувство по отношению к Ярославлю, в т.ч. и как к арене действия этого сюжета.

Другое характерное исключение - очень совершенный эстетически и в то же время очень популярный фильм К. Воинова «Женитьба Бальзаминова» (1964), съемки которого проводились в Суздале. В этом фильме (по сюжету нескольких пьес А.Н. Островского) создан интересный и в ряде отношений неоднозначный образ «русской провинции». Неоднозначность усилена благодаря музыке Б. Чайковского, играющую роль ритмического стержня фильма, в результате чего фильм в ряде моментов становится похожим на созданный практически одновременно с ним фильм «Восемь с половиной» Ф. Феллини, с музыкой Н. Рота (1963).

Однако господствующим идеологическим течением в советское время (приблизительно с начала 70-х г.г., когда речь уже шла об удовлетворении постоянно растущих потребностей советских людей и стали просматриваться некоторые черты конвергенции) стала своего рода «преждевременная сверхглобализация», которую мало интересуют «местные особенности» (хотя и несколько больше, чем в 30-е -40-е г.г.). Несмотря на борьбу двух тенденций («официальной» и «краеведческой»), идеология была одна.

Лишь в самом конце советской эпохи, - пишет Б.Б. Родоман (2006, с.50), - было сделано послабление: наши идеологи поняли, что для полноценного гражданского самосознания необходимо и чувство малой родины. Ею отныне могло считаться родное село, город, регион. С тех пор выражение «малая родина» вошло в моду, оно часто употребляется и в наши дни».

Однако и в настоящее время, несмотря на, казалось бы, благоприятную политическую конъюнктуру, поиск «национальной идеи» и др., реальное местное самосознание, местный патриотизм практически не изучаются. Как ни странно, более модными (или «востребованными») оказались сюжеты, связанные с виртуальной, а не реальной идентичностью - пиаром. В то же время на необходимость всестороннего изучения российской РИ постоянно обращает внимание Л.В. Смирнягин.

Доминирующей остается научная традиция М.П. Погодина - С.М. Соловьева, которая выдвигала тезис о российской неукорененности, обусловленной однородностью природных условий Русской равнины, а также о склонности населения к миграциям. Эта научная традиция косвенно приобрела почти официозный статус.

До 1917 г. идея российской неукорененности в немалой степени была присуща значительной части писателей «демократического лагеря», например, таким «властителям дум», как A.M. Горький и А.П. Чехов. Так, у A.M. Горького сугубо карикатурно описаны города Арзамас (как «городок Окуров») и Тамбов (в рассказе «Герой», цикл «По Руси»). A.M. Горький писал: «Тамбовское болото не может породить ни Кромвеля, ни Свифта, хотя именно Свифт был бы полезен Тамбову» (Город на Цне., с.5). Между тем, «тамбовским Кромвелем» можно считать лидера левых с.-р. М. Спиридонову, а «тамбовским Свифтом» - Козьму Пруткова (в Тамбове прожил последние 10 лет своей жизни и умер A.M. Жемчужников - один из создателей образа «Козьмы Пруткова». В Тамбове последние десятилетия всегда почитался как земляк именно Козьма Прутков.) Характерна фраза персонажей А.П. Чехова: «В Москву!.» («Три сестры»).

Интересную формулировку «полезности» негативного отношения к малой родине мы находим в полвести Н.Г. Помяловского «Мещанское счастье» (1981, с.25-28; соч. 1860 г.). В терминах науки идея, высказанная Н.Г. Помяловским, может быть сформулирована следующим образом: ускоренная социальная мобильность в переломные эпохи сопряжена с отречением от прошлого. Для России той эпохи это было характерно, хотя, возможно, описанное Н.Г. Помяловским - это некий предельный случай, а для более поздней эпохи, в том числе для связанной с Серебряным веком, подобный нигилизм к свом «корням» стал менее характерным.

Н.Г. Помяловский пишет: «Молотову легче было войти в свет, нежели другим образованным юношам темного происхождения. Он спрашивал себя: «где те липы, под которыми протекало мое детство?» и отвечал: «нет тех лип!». Это много значило для него; он не был связан ни с какой почвой. Посмотрите на большую часть людей, которых судьба так или иначе выдвинула из среды своей, как они относятся к среде. Как часто случается, купецкий сын, получивши образование, ненавидит свое сословие.Все они - и дворянин, и купец, и семинарист - отвернулись от своих собратий: «о, как там пошло все!.дичь какая!» Откуда эта антипатия одной грязи, которую человек только что успел от себя отскрести? Она понятна и законна. Как не возбудиться всей желчи, когда зло, понятое нами и отвергнутое, вы видите в самых дорогих вам людях, в том гнезде, где впервые узрели свет божий, где проснулся разум, заговорило чувство, воля попросила дел и работы? . у Егора Ивановича и родни не осталось, и вышло так, как будто он и не мещанского рода, хотя он и не думал от того отказываться. Он был счастливейший ХОМО НОВУС». (Отчасти это похоже на то, что описано Бальзаком в образе Растиньяка, хотя для Рас-тиньяка, по-видимому, более характерна ускоренная мобильность, чем вне-укорененность).

Совсем другое отношение к русской провинции в романе И.А. Бунина «Жизнь Арсеньева», относящимся к более поздней эпохе и написанном в эмиграции (показательны образы Ельца).

В советское время ситуация неукорененности считалась если не нормой, то, во всяком случае, близкой к норме («Мой адрес - не дом и не улица, мой адрес -Советский Союз»; в связи с этим - см. также: Мильдон, 2001, - который считает ситуацию советского периода для Европейской России, или Русской равнины древней, восходящей чуть ли не к доисторическому времени). В настоящее время чаще всего это считается аномалией, дефектом. Однако экспериментально концепция российской неукорененности не проверяется. При этом игнорируется научная традиция Н.И. Костомарова - А.П. Щапова, по сути противоположная традиции М.П. Погодина - С.М. Соловьева, связанная с признанием значительных культурных контрастов в России на уровне губерний и уездных городов, способностью населения к самоорганизации.

В результате значительное распространение получила концепция российской неукорененности», нередко преподносимая как нечто «общеизвестное» и которая может трактовать как некий важный архетипический признак, отличающий русских и представителей российской цивилизации от их соседей, например, эстонцев, литовцев и т.д. Для обсуждения этого вопроса можно воспользоваться книгой А.Г. Негго (1959), в которой подробно описано мировосприятие эстонских школьников и вообще эстонцев конца 40-х г.г. XX в. Как представляется, при всей специфичности мировосприятия эстонцев и русских многие существенные черты этого мировосприятия в своей основе совпадают.

Таким образом, в связи с проблемой российской региональной идентичности следует различать ситуацию в науке (а также в искусстве) и ситуацию в идеологии. До революции и в советский период и наука, и искусство в целом не давали однозначную трактовку проблеме региональной идентичности. В то же время официальная позиция по ней отсутствовала до революции, но относительно жестко или даже очень жестко формулировалась в определенные эпохи советского время, что инерционно оказывает значительное воздействие и в наши дни, например, в связи с мнением о том, что региональная идентичность как специфический феномен появилась в России лишь сейчас, а раньше была развита очень слабо (такое мнение, довольно распространенное, мы трактуем как противоречащую фактам).

В течение т.н. «постсоветского» периода не было сформировано однозначных идеологических принципов по проблеме идентичности. В то же время сама эта проблема приобрела (или же, напротив, сохранила) определенную идеологическую напряженность. В настоящее время сохраняется сосуществование двух противоположных и противоборствующих идеологических тенденций. С одной стороны, в контексте распространения идеи однозначно положительного отношения к глобализации, вестернизации и свободы выбора идентичности понятие «идентичность» вообще и региональная идентичность, в частности, иногда считаются менее актуальными, поскольку в данном случае идентичность рассматривается как антипод или альтернатива глобализации (хотя с позиций науки должно было бы быть иначе - то, что «идет против течения», изучать всегда особенно актуально).

В связи с проблемой связи региональной идентичности и глобализации интересно мнение о том, что в новой хозяйственной волне, идущей на смену глобализации, сущностью будет «новое ремесленничество», когда «главным товаром станет особый стиль». Тогда особо важную роль должна играть Россия (наряду с Италией и Японией). Эти страны являются макрозоной, «которой исторически близки ремесло и трепетное отношение к предметам», а также не развита «жадность», тормозящая индивидуализацию (Гурова, 2003). Думается, что развитие региональной идентичности хорошо вписывается в эту логику.

В контексте связи региональной идентичности и глобализации представляется уместным сослаться также на А. Архангельского (2003). С его точки зрения, очень важной для России является проблема формирования культурных, цивилизацион-ных установок и пропаганды ценностей, способных связать российскую культурную традицию с реалиями наступающей эпохи глобализации. «Когда биржевое богатство станет окончательно виртуальным, знаковым. Когда горизонтальные связи внутри профессиональных сообществ , разбросанных по миру, будут важнее, чем вертикальные связи с историей, родом, семьей. Это будет грандиозный, феерически зыбкий, иллюзорный, сладостно-безмятежный и страшно опасный мир, который, как радужный мыльный пузырь, зависнет в ноосфере, поверх границ». Как актуальнейшую практическую задачу А. Архангельский выдвигает необходимость «ответа на вопрос, как прорастить национально-исторические корни сквозь оболочку мыльного пузыря». Пока, пишет А.Архангельский, ответа на этот вопрос нет. Таким образом, актуализация в современном контексте национально-культурной и культурно-цивилизационной идентичности как средства адаптации российской традиции к реалиям глобального мира была бы «ответом» России на «вызов» глобализации.

В другой статье А. Архангельский (2004) пишет, что в условиях глобализации и рыночных отношений «сохранить себя и свою культуру можно будет только . найдя формулу, которая позволит бизнесу делать деньги именно на «нетронутости» национальных корней, на невовлеченности самобытной традиции в прямые товарно-денежные отношения. Не стилизаторский хор имени Пятницкого, а хор натуральных деревенских бабушек способен привлечь интерес к местности. А если бизнесу будет выгодно привлекать интерес, он руки отобьет всякому, кто позарится на самобытность. Культурная идентичность и впрямь такой же успешный товар, как возведение дорогих отелей; более того, по-настоящему дорогие и способные давать местным жителям высокооплачиваемую работу отели нужны лишь там, где есть эта самая идентичность. Иначе Сардиния была бы не Сардинией, а Анталией». (Сейчас используется термин «фольклоризация», по-русски более точно: «искусственная фольклоризация» - для описания феномена, который здесь трактуется как «неперспективный» или в конечном счете неэффективный).

А. Архангельский, судя по всему, предполагает, что идентичность - это ресурс, по-видимому, невозобновимый, который невозможно воспроизвести искусственно, в том числе создать виртуально - вопреки распространившейся противоположной точке зрения о том, что региональная идентичность - это продукт пиара, «имиджмэйкерства» - (см., например: Гельман, 2003) или же что региональная идентичность (самоидентификация, самосознание, память о себе в истории, культурная инерция) «сами по себе . не работают» (Зуев, 2002, с.71).

С.Зуев, однако, при этом правильно считает: «отсутствует культурное наполнение - нет воли к жизни». Пример - Владивосток: «Какую роль играл Владивосток в советское время? Город-символ -элемент некоей системы, имевшей свою миссию. С развалом системы исчезает и миссия». На Кубани и в Ставрополье «все тамошние проявления общественной активности, в том числе не вполне корректные и адекватные, объясняются именно представлением региона о себе как о форпосте. И эта энергетика сильно чувствуется - достаточно туда приехать» (там же). Однако мы не согласны с позицией С. Зуева о том, что региональная идентичность является «нежесткой субстанцией», которую «с помощью системы знаков» («культурной политики») можно «переформатировать».

Нам представляется, однако, что с теоретической точки зрения, можно «раскрутить», усилить или ослабить региональную идентичность, но изменить сколько-нибудь существенным образом исходный базис самоидентификации, по-видимому, нельзя. Другое дело, что идентичность в принципе может обогащаться некоторыми новыми символами, однако это «чревато» изменением и смысла, и силы идентичности, так что о простом «переформатировании» чаще всего не может быть и речи. Например, в советское время идентичность жителей Мичуринска (б.Козлова) оказалась связанной с идеей «мичуринского плодоводства» (тем более, что край реально является таковым; в настоящее время, как известно, Мичуринску присвоен статус наукограда). Поэтому жители города крайне негативно оценивают идею возвращения городу исторического названия - Козлова (что автоматически уменьшает значимость города в глазах местных жителей). В советское время часть топонимических преобразований, напротив, активно отвергалась (примеры: Лиски - Георгиу-Деж, Раненбург - Чаплыгин; сохранялась двойственность старого и советского имени в Нижнем Новгороде, Самаре, Твери).

Мнение же С. Зуева о том, что региональная идентичность сама по себе не работает, противоречит приводимым им же самим примерам (Владивосток, Кубань, Ставрополье и др).

В публикации А. Иванченко (2002) характеризуется кубанская идентичность в контексте экономического роста и инвестиций. Секрет «кубанского экономического чуда» - прост. Это - жесткая кадровая политика у руководства региона, с одной стороны, и «всекубанская идея», с другой стороны. «В отсутствие национальной идеи на «земле казаков» родилась своя идеология: у нас, кубанцев, все - самое лучшее, мы - лидеры. «У нас на Кубани лучшие дороги и курорты, лучшие урожаи и лучшее животноводство.» и т.п. В отличие от центральных СМИ, местное телевидение, радио, газеты не стесняются говорить комплименты людям. Каждый день на краевых телеканалах рассказывают о достижениях земледельцев, учителей, врачей, , предпринимателей. Люди ощутили давно забытое чувство гордости за свои успехи. И не видать Кубани инвестиций, если бы не вера кубанцев в свою избранность».

Любопытно, что ранее в постсоветской прессе формулировки, сходные с процитированной выше, относили лишь к некоторым зарубежным (обычно азиатским) странам (типа «тигров» или «драконов»). В то же время для российской региональной идентичности такие формулировки были более чем редкими, - быть может, из-за опасения «перерастания» местного патриотизма в национализм» (не сепаратизм). Так, Ю. Савенков (1998) писал о премьерминистре Малайзии Махатхире, который после 1969 г. (когда произошли кровопролитные столкновения между малайцами и китайцами) опубликовал книгу

Малайская дилемма», в которой о писал о причинах отсталости малайцев (в частности, по отношению к китайцам) и опасности сохранения отсталости.

Малайцы всегда жили в обществе, не приспособленном для конкуренции.

Терпимость, вежливость, уступчивость, стремление не вызывать неудовольствие у других, уступать дорогу свойственны малайцам. В хозяйственных делах они не предприимчивы, готовы довольствоваться малым, к накопительству не стремились.

Человек, который отказывался бросить работу из-за болезни или по старости, восхищения не вызывал. У малайцев всегда было вдоволь земли и продуктов, подаренных природой, особой изобретательности и предприимчивости не требовалось. Прямая противоположность малайцам - пришлые китайцы.

Одновременно Махатхир еще с юности стал испытывать глубокое недоверие к намерениям и искренности Запада, а также к старой (оказавшейся недееспособной) элите независимой Малайзии, получившей английское образование. В 1998 г.

Махатхир назвал Дж.Сороса «хищником» и «аморальным спекулянтом». Свое премьерство он начал с вызова традиционной жизненной философии малайцев как-нибудь», - прежде всего - по отношению к чиновникам. Призвал чиновников к открытости: «Если мы будем что-то утаивать, то далеко не уйдем». Примеры высказываний - лозунгов Махатхира «Мы заставим мир уважать нас, а малайцев уважать себя». «Малайзия может! - излюбленный лозунг Махатхира», которым он приветствовал первый национальный автомобиль, который экспортировался (в

1998 г.) в 40 стран мира, вывод на орбиту первого малазийского спутника связи и малазийскую команду альпинистов в составе одного малайца, одного китайца и двух индийцев. Любимое детище Махатхира - мульмедийный суперкоридор по образцу «Силиконовой долины». Это будет не просто технопарк, а целый город (50 на 15 километров), где будут собраны самые передовые технологии. В период кри

26 зиса Махатхир демонстрирует высокую выживаемость, выдвигая лозунги: выращивайте овощи, покупайте малайзийские товары, храните деньги в местных банках. Несмотря на то, что кризисы развиваются по своим собственным законам, подобные призывы, подчеркивает Ю. Савинков, «имеют немаловажное значение». «А на улицах малайзийской столицы прошла демонстрация под лозунгом: «Не бойся Запада, Махатхир, оставайся героем Юга».

В контексте региональной идентичности лозунги Махатхира, с нашей точки зрения, можно использовать для сравнения деятельности руководства Московской и Тамбовской области, в том числе их активности в отношении создания наукоградов (в Тамбов области наукоград - это Мичуринск). В более общем контексте любопытно сравнение Малайзии и России, малайцев и русских (при всем их заведомом несходстве по очень многим параметрам, в том числе в отношении и прошлого, и настоящего); можно вспомнить, что малайцы были известны как мореходы (ср. - русские как землепроходцы).Впрочем, это -тема особого обсуждения.

Региональная идентичность важна (и как феномен, и как объект исследования) в рамках идей демократии и патриотизма (независимо от того, как трактуется их соотношение). В связи с дискуссиями о характере реформирования современной России очень важно установить правильную пропорцию между мобильностью и укорененностью, определить сферы их пересечения, а также возможного несовпадения или даже антагонизма. Тема региональной идентичности важна в связи с проводимыми реформами административно-территориального устройства и муниципальной.

По мнению директора Института человека РАН О.И. Генисаретского (см.: Галушкина, Гурова, Денисова, 2003, с. 102 - 103), в современных условиях у нас в стране смысл понятия «идентичность» заключается в том, что «должна быть воля к сохранению исторической судьбы народа. Мы должны захотеть не просто сохраниться или выжить, а выжить в определенном образе жизни. Это происходит через трансляцию, грубо говоря, через передачу признаков идентичности; быть - значить сохранять свою судьбу». Однако в связи с необходимостью кому-то проявлять «волю» . «все упирается в русский вопрос.Вопрос самоидентификации народа, составляющего большинство граждан России, народа, чей язык является государственным, считается неполиткорректным . Но это . неплодотворно, потому что есть проблемы, в которых манифестация идентичности есть условие корректной постановки, обсуждения и решения проблемы. Там, где эта идентичность не предъявляется, бывает очень трудно отделить объективный взгляд на проблему от индивидуально-личностного». При этом определение и сохранение своей идентичности фиксируется «через углубление в собственные традиции, в собственные ресурсы». С нашей точки зрения, все это сохраняет значение и для российской региональной идентичности; однако для региональной идентичности понятие «ресурсы», по-видимому, более существенно, чем «традиция». Традиция (скорее, в общероссийском смысле) скорее важна как фон, дополнительно заставляющий обращать внимание на свое окружение, не ограничиваться прагматическими вопросами «выживания» или «преуспевания».

По мнению А.Б. Зубова (1999), «либералам не обойтись без идей, которые присвоили себе красные и коричневые» (имеется в виду российский патриотизм). Спустя несколько лет сходные формулировки повторяются почти без измененияб «Нельзя отказываться от любви к отечеству из-за того, что она может быть извращена . страшен не национализм, страшно отсутствие разграничительных линий в национальном самосознании» (Эксперт, 2004, №1).

В зарубежной литературе тема российской региональной идентичности, как и российской идентичности в целом не находит адекватного истолкования, прежде всего ввиду нередкого доминирования (чаще - в англоязычной литературе) узкого политизированного толкования и с позиций внешнего наблюдателя, для которого очень легко («интересно» или выгодно) отождествлять разные формы пространственной консолидации с национализмом или сепаратизмом. Примером может быть книга директора Библиотеки Конгресса США Джеймса Биллингтона «Россия в поисках себя» (2004; рус. пер. 2005). Дж. Биллингтону в определенном смысле было выгодно представить российскую региональную идентичность как новое явление, зародившееся в эпоху демократии и ослабляющую российскую идентичность. Основание для объективности такого вывода видится в политическом подъеме регионов (с. 124), а также в происшедшем в начале 90-х г.г. «геральдическом буме» (на основе «свободного выбора») и в развитии местной прессы. Жизнь российских регионов до эпохи Б.Н. Ельцина в этой книге никак не рассматривается. Поэтому «бурная динамика» (в отличие от постоянства, «константности») российской региональной идентичности по сути лишь постулируется. Культура и пространственная самоорганизация общества тем самым трактуются как следствие «поворотов ручки политического крана», что вызывает сомнения, в частности, с методологической точки зрения.

Понятие «региональная идентичность» активно используется в западной литературе. Ниже мы изложим наше впечатление от знакомства с данной литературой.

При множестве перекрывающих друг друга значений, само понятие «региональная идентичность» остается достаточно аморфным; по сути, оно указывает лишь на множество направлений исследовательского поиска, но не на конкретные задачи, решение которых создавало бы некоторую теорию. В отличие от нашей работы, для использования этого понятия в западной литературе характерно наличие исходного знания существования такой идентичности - чаще, в определенных географических границах (например, история формирования идентичностей штатов США), а также значительное ее приближение к этнической или субэтнической (допустим, для Бретани, Уэльса и др.). Там, где такой составляющей нет, допустим, для США, большое значение приобретает пространственно-географическое «знание (или ощущение) места». В связи с доминированием прагматического, сводимого к экономике, понимаемой в смысле доминирования сиюминутных ценностей, аспекта проблемы, который чаще всего сводится к вопросам развития туризма и формирования имиджа территории, при интерпретации понятия «региональная идентичность» характерно отождествление визуально фиксируемого разнообразия, в частности, разнообразия культурного ландшафта, с развитием идентичности. Не всегда существует четкость в разграничении идентичности как специфичности территории, идентичности как отношения к пространству и идентичности как местного патриотизма. Во многих (хотя и не всех) работах противопоставляется идентичность на разных пространственно-территориальных уровнях, что для России не представляется необходимым (актуальным) или правильным.

В связи с этим исследование российской региональной идентичности (на примере Европейской России)на основе самостоятельных, важных именно для России (актуальных для нее) индикаторов представляется во многом самостоятельной научной задачей.

Поэтому актуальным направлением общественно-географических исследований для России является разработка научных основ региональной идентичности (регионального и/или местного самосознания, региональной самоидентификации населения) как отражения местной специфики, которое выражается в отношении людей к своей малой родине.

Во многом иная, по сравнению с нашей, трактовка региональной идентичности содержится в работах А.Г. Манакова (например, Кувенева, Манаков, 2003). В частности, с точки зрения А.Г. Манакова, первичным фактором формирования региональной идентичности является совокупная сеть современных и историко-географических границ. У нас же границы вторичны с точки зрения сути феномена и не являются главными согласно результатам анализа; часто культурные, психологические границы оказываются вторичными от развитости местного патриотизма (для Псковской области, которую изучает А.Г. Манаков, характерно не свойственное в целом для Европейской России сочетание дискретности культурного пространства и жесткости границ, которые отчасти подавляют реальные субэтнические особенности). Отсюда - различие исследовательских стратегий (хотя и при частичном совпадении): у нас - изучение множества «ключей», которые в совокупности образуют довольно сложную пространственную структуру, а также - связь малой и большой Родины; у А.Г. Манакова - выделение историко-географических районов. А.Г. Манаков изучает лишь чисто пространственный аспект региональной идентичности (в нашей терминологии - «пространственную самоидентификацию»). В то же время в нашей работе большое внимание уделяется многообразию форм и процессов региональной самоидентификации, в том числе позиций местных по рождению, местных по убеждению и различных маргинальных (в аспекте региональной самоидентификации) групп населения. В связи с этим в диссертации подробно рассмотрен вопрос о формах местного патриотизма и его территориальной дифференциации, о различных «промежуточных» формах самоидентификации («поисковая» и др.). Следует отметить также несовпадение изучавшихся нами и А.Г. Манаковым территорий.

Различия исследовательских подходов не позволяют нам ввести результат А.Г. Манакова непосредственно в контекст нашей работы. Важно, однако, что в принципе он не противоречит нашим материалам.

Вопросы «пространственной самоидентификации» населения ряда территорий Европейской России в последнее время изучались также С.Г. Павлюком (2006; ряд публикаций в соавторстве), в том числе в рамках экспедиций были изучены Тверская область и Хоперский край, а также территория «Муромские леса» (частично -под руководством Л.В. Смирнягина). Конкретные результаты С.Г. Павлюка, с нашей точки зрения, совпадают с результатами нашей работы. Это - существование «Хоперского края» как объекта самоидентификации на мезоуровне; наличие исто-рико-географического (в том числе - «формального») прототипа у современных «неформальных» (ментальных) регионов; районообразующая роль сильных субцентров на «низовом» уровне.

Результаты С.Г. Павлюка нами трактуются как «ожидаемые». Возможное замечание здесь может быть связано с фактическим принятием допущения о коллективности самоидентификации, что исключает сравнение степени ментального тяготения населения рассматриваемых территорий именно к выявленным неформальным территориям. Например, для части жителей Хоперского края (большей, по нашим данным) это тяготение не исключает ментального тяготения к более формальным Воронежскому, Саратовскому, а иногда и к Тамбовскому краю, аналогичная ситуация - для Арзамасского края (здесь связь с формальным регионом выше). В то же время для жителей Муромского края (по нашим данным) тяготение к этому краю является однозначным, более жестким.

В то же время автор не всегда согласен с применяемым С.Г. Павлюком понятийно-терминологическим аппаратом, что может стимулировать дополнительные, в данном случае - ненужные, дискуссии при интерпретации результатов. Прежде всего речь идет о понятии «вернакулярный район».

Во-первых, по сути, это понятие вовсе не является новым для отечественной науки. Оно применялось, например, А.Д. Градовским (1868), П. Мрочек-Дроздовским (1876) и другими русскими учеными. Они использовали термины «бытовой (то есть - неформальный - М.К.) район» и/или «историческая провинция». Например, проходила дискуссия между акад. А.Д. Градовским и акад. В.Н. Калачовым: существовала ли в ХУ1 - ХУ11 в.в. неформальная рязанская общность (и другие, подобные ей, общности), существовала ли в то время Рязанская земля как особый неформальный регион (когда не было Рязанской губернии, Рязанской провинции, Рязанского княжества). В советское время, как отмечалось выше, эти понятия использовал В.А. Анучин (1960 и др.).

Во-вторых, мы не согласны с жестким противопоставлением вернакулярных и административных районов (регионов). Административные регионы (в настоящее время - субъекты РФ), как показано в диссертации, вполне могут выступать также и в качестве неформальных, ментальных. В связи с этим возникает вопрос о сепаратизме, «по определению» отвергаемый С.Г. Павлюком (с. 112 - отражение вернакулярных районов в административном делении «прямой путь к сепаратизму»), однако экспериментально не подтвержденный (скорее, опровергнутый) нами для модельного полигона.

Кроме того, автор не согласен с положением работы С.Г. Павлюка о «новизне» данных вернакулярных районов и безусловном изменении (резком росте) региональной идентичности в постсоветское время.

Отдельные вопросы региональной идентичности на локальном уровне на примере трех сибирских городов рассмотрены Н.И. Даудрих (2000). Статья представляет интерес в том смысле, что интерпретация проблемы в аспекте постановки (и решения) методической задачи отличается от нашей. Н.И. Даудрих исходит из позиции, что социальная (в том числе - региональная) идентичность является феноменом, имеющим глубокую личностную основу и практически не поддается изучению с помощью прямых вопросов. В работе отсутствует региональное сравнение и анализ долей лиц с разной степенью местного патриотизма. Как гипотеза, было высказано предположение, что «патриотов» больше в более крупных городах (что далеко не всегда верно). Выделены лишь предельные случаи самоидентификации, соответствующие (по нашей терминологии) позитивной и негативной самоидентификации, отсутствует представление (развитое в нашей работе) о «поисковой идентичности» и о сопряженности местного патриотизма с пространственной мобильностью. С точки зрения Н.И. Даудрих методически очень сложны выделить группы «патриотов» и «непатриотов» («беглецов» и «размышляющих», различия между которыми, с нашей точки зрения, ничтожны). Пространственная идентичность интересует автора как фон для изучения проблемы времени (в аспекте социальной идентификации). В связи этим отдается предпочтение «патриотам» перед «беглецами». В целом географические бедность и случайность данного материала делают его малоинформативным для географа.

Представляется необходимым выделить позиции, с которыми автор не согласен, однако считает их в известном смысле приемлемыми, и позиции, с которыми согласиться никак нельзя. В первом случае - очень часто «дело в мере», в сложности соизмерения несоизмеримого. Во втором случае - дело в различиях ценностных установок при исследовании. К первому случаю относится проблема «аспатиаль-ности» (по Л.В. Смирнягину) - внепространственности, ослабленности реакции на пространство и место, ослабленности местного патриотизма в русской культуре и у русских. В весьма значительной степени ответ на вопрос об «аспатиальности» связан с проведением конкретных исследований, а также с применяемым «на входе» и «на выходе» критериальным аппаратом.

Сюда (к первому случаю) относится также вопрос о постоянстве региональной идентичности в Европейской России за последние десятилетия, либо, напротив, и ее существенном росте после 1991 г. Автор считает региональную идентичность постоянной величиной. К такому выводу подводят автора и результаты данного исследования, показавшие связь региональной идентичности с долговременными, неконъюнктурными факторами, и его многолетние наблюдения. Мнение о «всплеске» в развитии региональной идентичности после 1991 г. связано, по мнению автора, с применяемыми индикаторами (брэнды водки, заголовки статей в местных газетах и т.д.). Эти индикаторы отражают новый контекст, фон, среду, но не сам феномен, который связан с мироощущением человека, к которому данные индикаторы не относятся. После 1991 г. люди остались, изменилась лишь внешняя социальная среда и появились новые возможности для самовыражения, особенно для самовыражения в доступных для внешнего наблюдателя материальных формах (кстати, многие возможности для самовыражения появились и после 1953 г., после 1955 г., после 1965г. и т.д.). Кроме того, часть индикаторов связана с «самодеятельностью» лишь отдельных лиц (допустим компаний по производству водки) и интерес (компаний и потребителей) к местным символам настолько естественен (и постоянен), что его крайне проблематично интерпретировать в аспекте динамики.

В то же время следует заметить, что вопрос о динамике региональной идентичности в России вообще и в Европейской России, в частности, требует особых исследований (проведение которых представляется достаточно сложным ввиду отсутствия адекватных измерителей, по которым может быть представлен временной ряд; особенно сказанное касается сравнения советского и постсоветского периодов, которые в данном случае очень сложно «привести к общему знаменателю»). В диссертации этот вопрос специально не рассматривается и все вышесказанное по проблеме динамики РИ является лишь точкой зрения автора (хотя и возникшей в связи с материалами диссертации).

К первому случаю относится также рассмотрение региональной идентичности как некоторой части (составляющей, фрагмента, элемента и т.д.) географических образов. С точки зрения автора, ситуация иная - образы и символы могут быть включены в состав региональной идентичности, но никак не наоборот. Именно такой подход реализован автором в исследовании. К первому случаю можно также отнести позицию об обусловленности региональной идентичности комплексом неполноценности провинциала. Эта позиция проверяется (и опровергается) экспериментально.

Ко второму случаю относится позиция, связанная с виртуальностью, мнимостью феномена региональной идентичности, отсутствием реального самоорганизующегося и саморазвивающегося явления (по сути, это крайняя степень выражения ранее упомянутой позиции о «всплеске» региональной идентичности в последние годы - авторы склонны считать, что «всплеск» пока еще не произошел). Такая позиция предполагает совсем другой исследовательский акцент (например, не социокультурный, а политологический или связанный с географическими образами, «имиджмэйкерством».). В.Я. Гельман (2003, с. 102) допускает возможность превращения виртуальной региональной идентичности в реальную: «И тогда мы станем свидетелями своего рода социального эксперимента в режиме реального времени, который позволит дать ответ на вопрос: сможет ли выжить «потемкинская деревня» после того, как ее построил Потемкин?». Эта позиция предполагает также свободу экспериментов в области изменения административно-территориального деления. В то же время в нашем исследовании обосновывается реальный (не мнимый, не виртуальный) характер региональной идентичности.

Также ко второму случаю относится позиция, связанная с отрицательным отношением к укорененности населения и местному патриотизму, в которых усматривается тормоз для ускоренного развития страны, если укорененность и местный патриотизм характерны для тех территорий, которые в настоящее время не считаются в достаточной степени «успешными». Считается, что укорененность и местный патриотизм исключают пространственную мобильность и социальную мобильность в целом и не являются самостоятельной ценностью современного общества, а, напротив, являются ценностью традиционного общества. В перспективе, по мере развития процессов глобализации и экономизации общества идентичность, может радикальным образом меняться (Мезенцева, Косларская, 1998; Гуриев, 2001; Гудков, 2002; Щедровицкий, 2005; Крашаков, 2005; Мильдон, 2005; Тульчинский, 2005; Эпштейн, 2005, отчасти - Беляков, 2001 - и др.). Интересно, что приводимые в связи с этим конкретные примеры (часто - это Рыбинск) совпадают с результатами нашего исследования. Наличие такой позиции «преодолевается» разработкой автором концепции о дополнительности и взаимосвязи мобильности и укорененности.

Таким образом, многообразие подходов и интерпретаций, связанных с региональной идентичностью, в целом является основой для разработки в диссертации достаточно широкого методического подхода.

С точки зрения Б.Б. Родомана (2006, с.50) понятия «малая родина» недостаточно для характеристик совокупности «родных территорий», которые дополняют «большую родину»: в настоящее время в России «причитающихся каждому гражданину родин стало две, но не больше, а, по-моему, и этого мало. Оседлого жителя окружает множество территориальных единиц, и каждая может быть для него своей, родной, любимой». И далее: «Его родина - это и регион, природная зона, город или деревня, часть города, микрорайон и т.д.». С нашей точки зрения, все это и объединяется понятием «малая родина», которая (родина) должна быть не «точечной», а пространственно структурированной. Все это в целом и должно быть логически противопоставлено «большой родине».

Автор диссертации полагает, что правильнее считать большую и малую родину двумя (основными) проявлениями некоего единого целого и с этих позиций равно неверно говорить о подчиненности патриотизма малой родины патриотизму «великодержавному» или же, напротив, о равноправии или даже о независимости патриотизма малой родины от патриотизма большой родины (хотя соответствующая самоидентификация и возможна, ее интерпретация, как представляется, должна быть именно в русле такого понимания). В таком смысле вполне возможно согласиться с Б.Б. Родоманом, когда он вводит понятие «многогранный патриотизм» (2006, с.50). При этом многоуровенность, многоступенчатость и иерархичность этого патриотизма автор понимает как его свойства, проявления, а не как конкурирующие стороны патриотизма или как разные идентичности, которые, хотя и объединяются в «матрешку идентичностей», но предполагают выбор и ущемление одного за счет другого (в духе известного антипедагогичного вопроса: «ты кого больше любишь - маму или папу?».

A.B. Шубин (1992, с.217-218) выделяет «имперский патриотизм» и «местный патриотизм». Местный патриотизм есть патриотизм «непосредственный» и основан он на внешней стабильности. Имперский патриотизм - это патриотизм абстрактный («любовь к абстрактному огромному государству») и резервом его является внешняя напряженность.

A.B. Шубин фактически отождествляет «имперский патриотизм» и российский патриотизм, никак не упоминая его. «. Местный патриотизм, - продолжает A.B. Шубин, - означает смерть Империи. Поэтому его так боятся имперские «патриоты» с их любовью к Державе, а не к людям» (с.218). В построениях A.B. Шубина нет места российскому патриотизму, а есть только «казенный патриотизм». Отрицание патриотизма казенного и упование на патриотизм местный вполне закономерно приводит A.B. Шубина к такой формулировке оптимистического (с его точки зрения) варианта будущего России: «у России возникнет шанс разделиться на десятки государств нормального европейского размера - свободный конфедеративный союз, объединенный общими оборонительными интересами, культурными, экономическими связями, но не административными структурами «от моря до моря» (1992, с.289). Нельзя согласиться с отождествлением A.B. Шубиным «крупного» (по размерам) и «демократического, свободного» государства. Крупное государство является таковым генетически (здесь Россия подобна Китаю, Ирану и др.). То же относится (с некоторыми оговорками) и к «мелкому» государству, - при этом и в мелком государстве есть и местный, и казенный патриотизм, - наряду с патриотизмом всей страны, - и здесь нет различий между Литвой, Россией и Эстонией. Кроме того, следует иметь в виду, что мелкие государства вовсе не обязательно являются демократическим (обычно считается, что между двумя мировыми войнами в Восточной Европе было лишь два демократических государства - Чехословакия и Эстония).

Понятие «казенный патриотизм» подробно рассмотрено Н.И. Цимбаевым (2004, с.108-110). Н.И. Цимбаев разъясняет, что с событиями 1812 г. был связан российский патриотизм, который отвечал общественным настроения александровского времени и соответствовал, в сознании современников, идее единства исторических судеб русского и других европейских народов. Казенный патриотизм николаевского времени («самодержавие, православие и народность») был противоположен и прямо враждебен этим общественным настроениям. Казенный патриотизм широко распространился в обществе и затруднил понимание места России в мире, способствовал развитию идей об изолированности России (неважно, в смысле ува-ровского превосходства, в смысле «метафизической отсталости» или же сомнений П.Я. Чаадаева).

Патриотизм, в том числе местный, предполагает позитивное отношения к родине (из чего логически следует и элемент возможной критики, неудовлетворенности и т.д.). Несколько иная трактовка содержится у Ю.А. Левады (2001, с.7 - 8), который пишет, что «самый искренний патриотизм может быть и резко критическим», в рамках патриотизма «допускается, что «свое» может быть . скверным, заслуживающим осуждения». Строго говоря, то, что считается заведомо «скверным», не может вызывать чувство любви и не может считаться «своим». (Разумеется, неверным будет и обратное утверждение - патриотизм тождественен «слепой любви»). Строго говоря, имеет смысл лишь предметное рассмотрение этого вопроса на конкретных примерах.

Объект исследования - население ряда регионов Европейской России, без национально-территориальных образований.

В работе элиминирован фактор полиэтничности. В результате речь идет о своего рода «постэтнической» региональной самоидентификации, сохраняющей «в снятом виде» многие (хотя, возможно, не все) черты русской этнической самоидентификации.

Ряд исследователей отмечает, что при изучении менталитета и территориального поведения акцент на русских, редукция россиян к русским допустима лишь для России в целом, но не для российских регионов (см., например: Рязанцев, За-валишин, 2006, с. 111-114, - которые имеют в виду формирование уникальных территориальных общин и этнотерриториальную «чересполосицу» при взаимовлиянии различных этносов, интегрированных в российскую нацию).

В связи с этим представляется необходимым отметить, что акцент на уникальное автоматически уменьшает возможности применения сравнительного метода исследования. В то же время сравнение различных этносов, хотя бы и в региональных рамках, представляет собой совсем другую научную задачу (чаще всего решаемую в рамках этнологии). Поэтому специальное рассмотрение национально-территориальных образований для данной работы нецелесообразно. Для национально-территориальных образований проблема региональной идентичности стоит (должна ставиться) иначе. Проблема культурного, исторического и политического статуса Воронежского, Тамбовского, Ярославского края и т.д. - это совсем другое, чем проблема культурного, исторического и политического статуса Мордовии или Мари Эл, Карелии и Коми, не говоря уже про Башкорстостан или Татарстан.

Здесь уместно также заметить, что в работах Л.В. Смирнягина, которые нами нередко используются в качестве своеобразной «системы координат», речь идет об «аспатиальности» (внепространственности») русских (как этноса - ?) и «русской культуры» (Смирнягин, 1995, 1999, 2006 и др.).

Кроме того, хорошо известно, что русские исторически сложились как результат многовекового, - еще со времен Киевской Руси и даже более раннего времени, -симбиоза, а затем и синтеза различных (в значительной степени - неславянских) этносов. Особенности современных жителей разных регионов так или иначе отражают полиэтническое происхождение населения этих регионов, например, население Тамбовской области в значительной степени происходит от мордвы, перешедшей в православие (но с «примесью» населения центральных регионов России, казачества и татар), а население соседней Воронежской области - от старожильческого русского населения этой территории и от переселенцев-украинцев, которые очень долго не смешивались с русскими, от малороссийских и донских казаков, а также от переселенцев из центральных регионов России. Легко видеть, что этнический субстрат современных жителей этих областей достаточно специфичен и эта специфичность проявляется именно на региональном уровне. В настоящее время жители этих областей ощущают себя русскими, при этом этнический субстрат, возможно, как-то сказывается на особенностях их поведения и темперамента, однако мировоззрение этих жителей определяется, вообще говоря, не этим (возможный интерес к «нерусским предкам» может носить, как правило, только вторичный характер). Поэтому следует различать современную относительную однородность этнического состава населения одних регионов, при которой современное русское население практически не подвергается культурному воздействию других этносов, и относительную неоднородность этнического состава населения других регионов, для которых характерно (или возможно) межкультурное этническое взаимодействие. В работе изучается первая из указанных групп регионов.

В связи с этим представляется необходимым отметить позицию, высказанную А.Громовым и Н.Силаевым (2006, с.9), которые разделяют проблему многонационального состава современной России и проблему «русского мира и русской культуры». При этом приоритет отдается второму - исходя из чего считается безусловно необходимой ассимиляция мигрантов как основной путь сглаживания возможных межнациональных противоречий. Подчёркивается, что это есть позиция самих уже проживающих в России мигрантов. Формула межнационального благополучия: чем спокойнее ситуация (чем меньше социальное давление), тем меньше необходимость жесткой связи с соплеменниками и тем больше привлекательность ассимиляции (причина и следствие могут меняться местами). Далее делается такой вывод: «Толерантность действительно важная вещь, но служить она должна национальному миру, а не развалу социальных и культурных связей».Стоит обрушить нарождающийся (возрождающийся) русский миропорядок - сразу обрушится вообще любой миропорядок. И от этого хуже будет не только русским, но и всем тем мигрантам, которые связали свою судьбу с нашей страной». В контексте такой позиции работает эмпирически обоснованная в нашей работе формула о большей силе идентичности у местных по убеждению.

Согласно формулировке Л. Аннинского (2000), «русская культура (как и сам русский народ) есть не этническая целостность, а духовная (кафолическая, вселенская) и русские по замыслу - не нация, а сверхнация» («постэтническое» образование-??-М.К.).

Предмет исследования - отношение населения к своему месту проживания и к соседним территориям, представление об этом месте и восприятие себя в связи с этой территорией и территории в связи с собой.

На основе полевых исследований изучались выделенные «ключи»; анализ и обобщение результатов проводилось на уровне населенных пунктов и регионов. Региональная самоидентификация населения рассматривается нами на уровне собственно регионов, на макрорегиональном (межрегиональном) (центр - периферийные эффекты, градиент «Север - Юг») и на внутрирегиональном уровнях (различные позиционные эффекты, эффекты выравнивания или поляризации развития РИ по населенным пунктам внутри региона, формирование более дробных культурных регионов).

РИ - это идентичность региона как целостности, а не идентичность регионального уровня в противовес локально-поселенческому и российско-цивилизационному.

С нашей точки зрения, региональный, локальный и российский уровень противопоставлять при изучении РИ нельзя. РИ включает тесно переплетающиеся процессы, относящиеся к разным уровням.

Местные общности в большей степени формируются и более активны на локальном уровне (особенно на уровне города), чем на уровне региона. На локальном уровне системы самоидентификации более жесткие, на региональном - более рыхлые.

Регионы как специфический уровень реальности проявляются в форме своего рода оболочек, обеспечивающих единство протекания процессов самоидентификации в пределах определенной территории. Это проявляется, во-первых, в сходстве городов и других населенных пунктов (в социокультурном отношении, а также в отношении общности «исторической судьбы» в пределах региона, что очень существенно для региональной самоидентификации), которое накладывается на общеизвестные контрасты, связанные с размером, рангом и социальным статусом города, и, во-вторых, в транспортных и коммуникационных взаимодействиях внутри региона, в том числе во взаимодействии городов как развитых целостностей.

Транспортно-коммуникационная близость городов может коррелировать как со сходством, так и с разницей идентичностей. Например, Тамбов и Мичуринск, Яророссийская

ГОе^ДРСТВЕННЛЯ ¡ЖЯИОТЕКА славль и Кострома достаточно близко расположены друг к другу в транспортном отношении, при этом Тамбов и Мичуринск в одних отношениях имеют общую идентичность, а в других - «раздельную», связанную с исторической конкуренцией этих городов и частичной ориентацией Мичуринска на соседние регионы, с которыми он также хорошо связан посредством транспорта; в то же время идентичность Ярославля в наше время негативно воздействует на идентичность жителей Костромы. Удобство географического положения с транспортной точки зрения может иметь (дополнительным) следствием как усиление, так и ослабление идентичности. Худшее положение Моршанска на транспортных коммуникациях по сравнению с Мичуринском скорее закрепляет относительно самодовлеющее положение Моршанска и усиливает его идентичность, в то время как более удобное с точки зрения транспорта положение Мичуринска способствует неустойчивости идентичности. Поэтому транспортные связность и доступность хотя и сопряжены с РИ, однако связаны с ней весьма своеобразно. По отношению к РИ транспортный фактор в одних случаях является фактором внешним, а в других соединяется с ним (например, близость Раненбурга-Чаплыгина к Тамбову обусловлена именно транспортным фактором).

Если регион - это «команда» (но «команда», предполагающая «свободу фракций и группировок»), то города - это отдельные (часто - самостоятельные) «игроки», которые «по традиции» входят в ту или иную «команду», но могут перейти и в соседнюю «команду».

Цель и задачи. Цель исследования - разработка научных основ географического изучения региональной самоидентификации населения. Ее конкретизируют 3 задачи: 1)определение концепции региональной самоидентификации населения, исходя из анализа исторических, философских и методологических предпосылок изучения региональной идентичности в Европейской России; 2)разработка и экспериментальная проверка адекватности методического инструментария на избранном модельном полигоне; 3)выявление и сравнительный анализ функционального многообразия и пространственной структуры и форм региональной идентичности в Европейской России.

Информационная база исследования, модельный полигон. В работе были использованы материалы массовых опросов городских и сельских жителей на территории Вологодской, Воронежской, Ярославской и Костромской областей (2002 -2003 г.г.; выборки квотные, метод опроса - личные интервью; вопросники, концепция и программа исследования - наши; всего 3050 респондентов), а также массовых опросов в г.Тверь (2001 г.) (вероятностно-квотная репрезентативная выборка семей, личное интервью, объем 510). Совокупность пунктов («ключей») проведения массовых опросов является пространственно репрезентативным, в смысле описания ареалов, жители которых обладают чертами «ярославцев», «воронежцев» и т.д. - в условиях характерных для данных регионов типов поселений по социальному статусу и историческому облику. Обследования были проведены на базе Вологодского НКЦ ЦЭМИ РАН, Институтом общественного мнения «Квалитас» (Воронеж), Исследовательской компанией «Социс» (Ярославль), при сохранении нашего авторства.

Кроме того, автором было проведено анкетирование групп экспертов в 23 городах, а также в сельской местности Моршанского района Тамбовской области - в пределах т.н. «исторического ядра Европейской России», с помощью работников библиотек, музеев, СМИ, образования, всего около 800 анкет (2001 - 2004 г.г.). Анкета разработана автором. Были созданы группы экспертов в Галиче, Череповце, Ярославле, Костроме, Нижнем Новгороде, Муроме, Арзамасе, Воронеже, Тамбове, Мичуринске, Моршанске, Ельце, Балашове, Пензе, Сердобске, Нижнем Ломове, Борисоглебске, Новохоперске, Алексине, Богородицке, Плавске, Туле, Новомосковске. Эксперты - это та неформальнавя группа, которая демонстрирует установку на личностную ответственность за судьбу родного города и края, при этом, как правило, «не участвующая во власти». Это - «активное меньшинство», активно интересующееся местными проблемами (не только краеведением).

В пределах модельного полигона выражен меридиональный срез и, соответственно, пространственный градиент «Север - Юг», позиционные эффекты удаления от Москвы и от границ своего региона (массовые опросы и анкетирование экспертов).

Были использованы также картографические материалы, содержащиеся в работах историков, прежде всего Ю.В. Готье и В.А. Кучкина, а также разнообразные литературные, в частности, исторические источники - для территории всей Европейской России, в том числе Архива РАН (фонд акад. С.Б. Веселовского - картографические материалы и пояснительные записки к ним). Были учтены материалы социологически опросов (архива ВЦИОМ и Среднерусского консалтингового центра по городам и регионам России, ФОМ по г.Череповцу), материалы Госкомстата РФ по микропереписи населения РФ 1994 г. и справочники "Регионы России", справочник "Муниципальная Россия" (Лексин,1999), а также данные ЦНИИП градостроительства о социально-культурном потенциале городов и городских агломераций.

В качестве информации о закономерностях реакции населения на современную экологическую ситуацию были использованы результаты социологического обследования 96,3 тыс. чел. - горожан в пределах СССР в 1990 г. (более детально -данные о 102 городах России), а также материалы опросов 3130 чел. в 36 городах России (1996, БСО «Выбор», совместно с ВЦИОМ).

Научная новизна. Впервые была изучена региональная идентичность как характерный для России специфический социокультурный и культурно-географический феномен, описываемый системой понятий и количественных показателей, разработанных автором, хорошо интерпретируемый в контексте современного российского социума и российского общественно-географического пространства. При этом результат интерпретации вполне оригинален и никак не дублирует (не воспроизводит) имеющиеся концепции, характеризующие соотношение традиции, модернизации и глобализации в современном российском обществе, трактовку его региональной структуры и др. Основная идея (эмпирически обоснованная) автора заключается в относительно бесконфликтном сосуществовании форм РИ, связанных с архаической традицией, развивающейся традицией и глобализацией; в сочетании форм РИ, связанных с модернизацией и с ядром традиционной культуры.

Разработана и апробирована система понятий, описывающая феномен региональной идентичности. Впервые предложена и реализована система показателей, характеризующих этот феномен применительно к реалиям современной Европейской России. Доказано, что региональная идентичность является вполне осязаемым, количественно фиксируемым феноменом, к которому применимы методы сравнительного анализа. Был проведен эксперимент, результаты которого позволили выявить элементы концептуальной модели РИ. Предложен научный язык для изучения феномена РИ.

В работе показано существование развитой российской РИ, связанной с предшествующими этапами развития российского общества, в отличие от распространенных представлений о том, что РИ - это лишь продукт пиара или же, что РИ -лишь современный, возникший после 1991г., феномен. Кроме того, существование РИ показано на примере территории, для которой наличие этого феномена подвергается сомнению и для настоящего времени (Мурзина, 2004; якобы на этой территории региональная культуры не отделена от «материнской» российской - в отличие от культуры сибиряков, казачества и т.д.)

Новым является введенное в работе понятие «местные по убеждению». Показано, что отношение к своей малой родине является специфическим социокультурным (и психологическим) отношением, не связанным сколько-нибудь жестко с отношениями понятийного ряда миграционной подвижности.

Автором разработаны понятия для учета позиционных эффектов, возникающих при региональной самоидентификации населения. В их числе - понятие «историко-культурное (географическое) положение» (города и территории), характеризующее отношение к «центрам» и к окраинам данной территории, с учетом историко-культурной «насыщенности» соседних территорий и т.д.

В отличие от известного понятия «экономико-географическое положение» (ЭГП), в пространственно-позиционном смысле историко-культурное положение акцентирует внимание на аспектах, связанных с элементами самодостаточности территории и города (что предполагает некоторую их «изолированность», - никак не характерную для ЭГП), в сочетании со «связностью», но лишь в пределах данного региона). Не вполне благоприятное ЭГП может сочетаться с достаточно благоприятным историко-культурным положением (пример - Моршанск).

Выявлены новые аспекты характеристики ЭГП города, увязанные с введенным в работе понятием «стресс соседства». Под «стрессом соседства» в работе понимается трансформация РИ (пространственной самоидентификации и местного патриотизма), чаще - ослабление РИ (в населенном пункте, обычно - в городе) - изменение пространственной самоидентификации, росте ее неоднозначности, ослаблении местного патриотизма, - под воздействием фактора географического соседства. «Стресс соседства» может быть обусловлен неблагоприятным (точнее, не вполне благоприятным) в целом ЭГП (например, в Костроме, где наблюдается излишняя близость к своему конкуренту - более «преуспевающему» и даже с этнопсихологической точки зрения более динамичному Ярославлю). «Стресс соседства» может быть вызван также «заведомо благоприятным» (как обычно считается) ЭГП (например, в Мичуринске, где сказывается близость - благодаря удобному нахождению города на транспортных коммуникациях - к преуспевающим Москве и Липецку). «Стресс соседства» характерен также для Твери, имеющей, в отличие от Мичуринска, неоднозначно, часто не вполне позитивно, оцениваемое ЭГП (в связи с неполной ясностью вопроса о стимулирующем или тормозящем воздействии Москвы и С.-Петербурга на Тверь), а также для Алексина.

При «стрессе соседства» нарушается пространственная рефлексия жителей - их принадлежность к данной территории уже кажется им не столь однозначной, положенной им «по судьбе», им как бы навязывается внутренне не очень приятный выбор, который в целом их дезорганизует, создает дискомфорт, приводит их в положение «между двумя стульями». В конечном счете ослабление региональной идентичности связано с появлением конкуренции, препятствующей усилению идентичности.

Новизна авторского подхода к исследованию российской РИ исходит из теоретического осмысления опыта и, прежде всего, мировоззрения, определяющего отечественное краеведческое движение.

Автором были выявлены способы определения скрытых, неявных проявлений региональной идентичности, которые, как ранее считалось, находятся за пределами применения количественных методов и познаются лишь посредством качественных или эмоциональных характеристик. В работе была также предложена связь между различными формами (проявлениями) региональной идентичности и различными типами культуры, в разной пропорции (по-разному) соединяющими традицию и современность, отражающими внутреннюю сущность российского социума и являющимися специфическими инвариантами его культурного кода. Существенно, что культурный код российского социума нами фиксируется на материалах преимущественно городской культуры, для которой часто отрицается такая возможность (быть связанной с культурным кодом), в отличие от сельской культуры.

Традиционно описательная географическая проблема учета неповторимых местных особенностей представлена в работе как являющаяся в значительной степени теоретико-методологической.

Были созданы основы специфического направления - изучения региональной идентичности как региональной самоидснтификации населения. При этом изучались практически однородные в этническом отношении русские регионы, - административно-территориальные, а не национально-территориальные, образования (в отличие от более распространенного понимания региональной самоидентификации как самоидентификации различных пространственно пограничных этносов). Полученная автором информация содержит новизну (в ракурсе РИ) как о российской цивилизации (безотносительно к ее конкретному этническому наполнению), так и о русском этносе.

Были выявлены различные региональные комбинации традиции и модернизации. Различия этих комбинаций определяется спецификой географического положения, воспринимаемого населением «культурного своеобразия» (в том числе культурно-ландшафтного своеобразия) поселений и регионов и объективного «культурного субстрата» регионов (как местного проявления этнокультурных и цивилизационных особенностей России). Представление о конкретном региональном многообразии форм развития для российского социума в целом является новым. Многообразие этих форм сейчас скрыто в якобы однородном культурно-географическом пространстве России, а также в едином культурно-цивилизационном контексте.

Автором предложено и апробирована понятие пространственная (региональная) репрезентативность - для изучения российского социума методами массовых опросов и анкетирования экспертов. Обычно применяемая в практике социологических обследований российская выборка моделирует социум без учета регионального уровня. При этом требуемая информация (по России) «раскидывается» по отдельным географическим пунктам, без достижения пространственно-поселенческой репрезентативности в каждом из этих пунктов в отдельности. Уровень собственно района-региона как учитываемый срез реальности отсутствует, хотя «для проформы» в ряде случаев упоминается (например, Шкаратан, 2003). Все это никак не может удовлетворить автора как экономико-географа. В настоящей работе пространственная репрезентативность понимается как свойство выборки, связанное с отражением задаваемых в исследовании свойств территории. Конкретно речь идет об учете поселений и ареалов, жители которых обладают специфическими для данного мезо- и макрорегиона чертами - в условиях свойственных данному региону типов поселений по социальному статусу и историческому облику, а также относительной полноты характеристики меридионального среза территории и выраженности градиента «север - юг»; фиксирования других позиционных эффектов (удаления от Москвы, от границ своего региона и центров соседних регионов и т.д.).

Разработана система понятий: укорененность - местный патриотизм - природный патриотизм - просвещенный патриотизм (в качестве социокультурного измерителя), пространственная самоидентификация, традиционалистская идентичность, транстрадиционная идентичность, надтрадиционная идентичность, региональная культурная парадигма. Формализовано и апробировано понятие «давление и конкуренция со стороны других территорий» (для данной территории). Разработана схема последовательного приближения к определению и интерпретации уровня развития региональной идентичности для конкретных населенных пунктов и территорий. Была зафиксирована (в пределах модельного полигона) региональная идентичность как особый социокультурный феномен, обладающий конкретными количественными параметрами, имеющими вполне определенный социокультурный смысл (в аспекте отраэ/сения традиции, модернизации, глобализации и др.) и хорошо интерпретируемый географически.

Для анализа были использованы оригинальные методы сопряженного социологического и географического анализа.

Впервые проведен всесторонний социогеографический анализ регионального символа «тамбовский волк».

Разработано новое понимание модели «центр - полупериферия - периферия», связанное с учетом активных и пассивных свойств (в связи с формированием региональной идентичности) и «центра», и «периферии».

Ограничения (для результатов исследования) связаны с сохранением (пока) «критического запаса» материального наследия в культурном ландшафте изучаемой территории. Этот «запас» в настоящее время является очень важной, быть может, важнейшей, однако невидимой, подпиткой РИ.

Принципиальное ограничение работы, на которое шел автор - это сознательное исключение из исследования (в частности, исключение из состава модельного полигона) Москвы и Подмосковья - как столицы или очень крупного, «мирового» города и связанного с ним городской агломерации (кроме главы 3, где Москва и Подмосковье учитываются). Это связано с тем, что в Москве очень сильно трансформируются процессы самоидентификации, особенно самоидентификации региональной (не обязательно в связи с глобализацией, но в любом случае потому, что Москва - это очень крупный город со специфическим мироощущением жителей, в том числе с мироощущением, связанным с противопоставлением себя всей остальной России, за исключением, по-видимому, лишь Санкт-Петербурга, который чаще рассматривается как аналог Москвы, хотя, возможно, и не всегда полный). В известном смысле еще в большей степени, чем в Москве, процессы региональной самоидентификации трансформированы в Подмосковье. Эта трансформация обусловлена по крайней мере двумя, в конечном счете взаимосвязанными, причинами: ^территориальной близостью к Москве; 2)несовпадением места жительства и места работы (в смысле населенного пункта) для значительной части населения.

Таким образом, в работе исследуется РИ провинциальной Европейской России; заметим, что отождествление российской РИ и РИ в провинциальной России, вообще говоря, распространено (например, Туровский, 2006). Как известно, возникло даже клише: «регионы и центр». Москва при этом к регионам не относится, а статус Московской области в таком контексте вообще не ясен.

Исключение из исследования Москвы и Подмосковья, а также национально-территориальных образований, о котором шла речь в связи с выделением предмета исследования, позволило автору добиться определенной однородности фактического материала (уменьшило его «громоздкость»), что повысило степень аналитической точности (и допустимости) обобщений. Благодаря этому стал возможным более широкий взгляд на российские проблемы при формулировании выводов.

Распространение ряда положений и выводов, полученных на территории модельного полигона, на социум Центральной и Европейской России обусловлен общецивилизационной социокультурной однородностью России (реальность первого порядка), в рамках которой существует изучаемый в работе контраст регионов и поселений (реальность второго порядка). Изучение модельного полигона позволяет говорить о существовании вариантов социокультурных ситуаций, которые возможны в регионах вне данного полигона.

Практическое значение работы. Наше исследование было поддержано индивидуальными грантами РФФИ (№97-06-80101; №01-06-80362; а также экспедиционный грант №01-06-88025). Безусловное практическое значение имеют составленные автором вопросники-анкеты, предназначенные для проведения массовых опросов и для анкетирования экспертов, которые могут быть использованы в других регионах.

Результаты автора по изучению реакции населения на современную экологическую обстановку были взяты д.ф.-м.н. Р.Г. Хлебопросом (г. Красноярск) в качестве одного из основных положений при разработке теории экономического измерения результата природоохранных мероприятий: «Экологическая озабоченность населения была предметом интересного исследования. Оказалось, что она развивается с ухудшением экологической ситуации вполне закономерно.Такова обычная эволюция общественного поведения, и последняя фаза этого процесса особенно опасна» (Хлебопрос, Фет, 1999, с.87).

Ряд других результатов (положения о наличии сравнительно высокой степени региональной самоидентификации населения, о существовании трех базовых ракурсов региональной идентичности, о пространственной структуре идентичности в центральных областях Европейской России) были использованы в монографии И.П. Рязанцева, А.Ю. Завалишина (2006, с.131-132), посвященной социально-экономическому поведению россиян.

Результаты исследования интересны для таких новых направлений, как регио-новедение, россиеведение, украиноведение, рязановедение, тамбововедение и т.д., для краеведения и реформ административно-территориального устройства и местного самоуправления, а также для различных стратегических разработок, посвященных российской идентичности, национальной идее и др.

Диссертация может быть полезна для разработки механизмов управления и формирования у населения ответственности и заинтересованности в сохранении культурно-исторического и природного наследия мест проживания.

Материалы диссертации были использованы в курсе лекций «Страноведение России», разработанном автором и прочитанном на Географическом факультете МГПУ в 2005 г.

Апробация работы. Результаты работы докладывались лично автором, начиная с 1992 г., на 30 научных конференциях (международных, всероссийских и др.), в т.ч. на Всероссийском совещании «Русский провинциальный город. Культурные традиции. История и современность» (Елец, 1992), на Международной конференции «Экология и бизнес» (Красноярск, 1993), на Международной Конференции «Восточная Европа. Политический и социокультурный выбор» (Беларусь, Минск, 1994), Международном Форуме «Этносы и природа» (Словакия, Попрад, 1995), Совещании по постнекласическим подходам в географии (Украина, Киев, 1996), на конференциях, посвященных памяти Ю.Г. Саушкина и Б.Н. Семевского (МГУ -СПбГУ-РГО- Смоленский Гум. Ун-т - Смоленск, 1996, 1997), на конференции «Экономическая география и региональное развитие» (Уфа, 1997), на Международной конференции (МГС, Итальянское Географическое общество) «100 лет «Политической географии Ф. Ратцеля» (Италия, Триест, 1997), на конференции, посвященной 50-летию Географического факультета КазГУ им. Аль - Фараби (Казахстан, Алма-Ата, 1998), на конференции «География на рубеже веков: проблемы регионального развития» (Курск, 1999), на конференции «География сельской местности» (Саранск, 2000), на 17, 19 и 20 сессиях экономико-географической секции МАРС (Рязань - 2000, Чебоксары - 2002, Пущино - 2003), на Международных научных конференциях, проводившихся Научным Советом РАН по истории мировой культуры (Москва - 1997, 2001, 2004), на конференции «Территориальная организация общества и управление в регионах» (Воронеж, 2002), на конференции Географического общества Беларуси, посвященной 90-летию Н.Т. Романовского (Беларусь, Минск, 2002), на 5 и 6 Конгрессах этнографов и антропологов России (Омск - 2003, С.-Петербург-Репино - 2005), на конференции «Бицентры» (Новомосковск, 2003), на Конференции «Куликово Поле. Природа. Археология. История» (Тула - Куликово Поле - 2003), на Конференции «Культура и менталитет сибиряков» (С.-Петербург, СПбГУ, социологический и исторический факультеты, 2003), на Международной конференции по проблеме устойчивого развития (МГС - РГО; Барнаул - Горный Алтай - 2003), на Всероссийской конференции «Районирование в экономической, социальной и политической географии» (РГО - МГУ - РГУ; Ростов-на-Дону - 2004), на Международном Форуме «Глобальное пространство культуры» (С.-Петербург, СПбГУ, философский факультет - 2005), на 12 съезде РГО (Кронштадт - 2005)., на выездном заседании комиссии учебной географии МЦ РГО (Муром, 2003), а также на семинаре «Культурный ландшафт» (МГУ, Географический факультет - 2002, 2003, 2005), на методологическом семинаре Института Наследия (2006), на заседаниях МЦ РГО (1995, 2003, 2005).

Публикации. По теме диссертации опубликовано 40 научных работ общим объемом свыше 21 авторских листов, без соавторства, том числе 5 статей в рецензируемых журналах, 1 статья в монографическом сборнике Научного Совета по истории мировой культуры РАН (издательство «Наука»); 4 статьи в сборниках ежегодных конференций экономико-географической секции МАРС (совместно с Институтом Географии РАН), 4 статьи в тематических сборниках Института Наследия («Культурная география», «Гуманитарная география»).

Автор работы благодарит за существенную помощь в проведении данной работы Г.А. Самородову, а также Л.М. Рудневу (Балашов), отдел культуры Администрации Новохоперска, отдел образования Администрации Мурома, Н.В. Джалага-ния, Ю.А. Апалькова, А.Я. Клименко, О.В. Попова (Борисоглебск), Н.Р. Наседкину (Арзамас), Л.И. Богословскую и М.П Белых (Мичуринск), Г.Ю. Кузнецову (Плавск), краеведов и сотрудников музеев Тамбова, Моршанска и Нижнего Ломова, сотрудников Моршанской городской и районной библиотек, центральной библиотеки Мурома, преподавателей и студентов Тамбовского ГУ им. Г.Р. Державина, Елецкого ГУ, Борисоглебского и Мичуринского пединститутов, школу №8 Тамбова, журналистов Борисоглебска, Арзамаса и Моршанска, Богородицка; В.Р. Попова, В.А. Баданину (Череповец), сотрудников городской и районной библиотеки, музея (Нижний Ломов, Богородицк), научной областной и детской библиотек (Тамбов, Пенза, Тула), библиотеки в Галиче, также в Алексине и Балашове, краеведческого музея (Сердобск), преподавателей Новомосковского филиала УРАО, сотрудников отделов краеведения областных научных библиотек Воронежа, Костромы, Нижнего Новгорода, Ярославля, других коллег и специалистов, а также .Г.А. Фоменко, К.А. Лошадкина, а также P.A. Оглоблина (Ярославль) за очень полезную консультацию, связанную с организацией работы и поиском соисполнителей.

Также автор благодарит соисполнителей - К.А. Гулина (Вологда), А.Л. и H.A. Романович (Воронеж), P.A. Оглоблина (Ярославль), работавшим в рамках концепции и по вопросникам автора, за неформальное плодотворное сотрудничество. Особо следует отметить Е.М. Смирнова (ТверьЦИОМ), любезно предоставившего автору материалы по Твери, в том числе с учетом некоторых вопросов, предложенных автором.

Рисунок

ДАВНОСТЬ ОСНОВАНИЯ ГУБЕРНСКИХ УЧЕНЫХ АРХИВНЫХ КОМИССИЙ *

-1884 г. г.

-1885-1889 г.г.

-1891 -1894 г.г.

4895-1903 г.г.

ПИ

1904-1916 г.г.

-губернских архивных комиссий не было, либо их деятельность была очень слабой (в частности, не выпускались печатные труды). Рассчитано по: В.П. Макарихин, 1989; О.^. Шведова, 1958. вз

Рисунок 2

АКТИВНОСТЬ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ГУБЕРНСКИХ УЧЕНЫХ АРХИВНЫХ КОМИССИЙ

-70-101

- 41-59

2 -22-40 X 2

-6-13 Г

-1-3 печатная продукция отсутствовала, либо не было самих комиссий. ^ оличество изданных печатных трудов (в штуках) за весь период существования (до 1918 г.)

Заключение Диссертация по теме "Экономическая, социальная и политическая география", Крылов, Михаил Петрович

Наши выводы можно сравнить с выводами К. Касьяновой (1993) о принципиальном несовпадении в «русском национальном характере» черт, задаваемых культурой (согласно ее данным, это - коллективизм) и черт «докультурных» («доправо-славных») - с ее точки зрения - индивидуалистических. Дуализм черт русского национального характера совпадает с дуализмом индивидуального и коллективного в российской региональной самоидентификации. Человек сам принимает решения, хотя нередко это происходит и под влиянием коллектива, и привыкает к тому, что у других могут быть иные мнения, хотя бы вызывающие у него протест. В Европейской России люди, отвергающие свою малую родину, не становятся отщепенцами, не «выпадают из культуры» (таких людей, по нашему модельному полигону, - явное меньшинство: 8,7% -18,0% по отдельным регионам).

7. РИ - аргумент в пользу существования в России срединного («мещанского») уровня культуры (вопреки известной концепции H.A. Бердяева; см. также: Брю-шинкин, 2005).

8.Судя по РИ, даже в современном обществе многие черты мировоззрения индивидов и их общностей определяются в конечном счете «позиционными факторами».

Позиционные факторы» в данном случае - это роль «места», «совокупности мест» и их положения в геопространстве для мировоззрения человека, для актуализации заложенных в него свойств любить свою малую родину, отторгать ее или же искать ее в другом месте, различную для разных индивидов роль геопространства, а также места как специфической ценности.

Роль индивидов при этом отнюдь не пассивна (как в «традиционном обществе», «гемайншафте). Свобода воли при региональной самоидентификации не отрицается. Однако в настоящее время индивиды пока еще не могут «вырваться» из специфических ритмов пространства-времени своих регионов, даже несмотря на различие их собственных установок по отношению к малой родине и к геопространству и в таком смысле в Европейской России «гемайншафт» (все еще - ?) сохраняется.

В гипотетической ситуации полной независимости мировоззрения индивида от позиционных факторов и, соответственно, односторонней вторичности РИ от ценностей индивидов пространственно-географические различия в РИ существовали бы, как и сама РИ, однако они определялись бы во многом другими обстоятельствами. В итоге, существенно большую роль в результирующей картине РИ играл бы порядок размера населенных пунктов, в особенности городов, а также отношения соседства. Макрорегиональные «центр - периферийные» отношения в той форме, в которой они реально действуют в настоящее время в случае РИ, по-видимому, в этой гипотетической ситуации не действовали бы вообще, хотя, надо полагать, вблизи Москвы («центр») по-прежнему наблюдалось бы разрушение идентичности. Тем не менее, судя по нашим материалам, и в такой гипотетической ситуации в условиях Европейской России пространственные различия в развитии РИ не определялись бы экономическими факторами, а наибольшая (по совокупности параметров) сила РИ по-прежнему тяготела бы к средним из числа областных городов («постпатриархальным»). Однако довольно многочисленные в реальной ситуации случаи повышенной силы РИ в средних и крупных необластных городах, а также в отдельных малых городах, связанные с уникальными особенностями этих городов (в Галиче, Ельце, Кириллове, Моршанске, отчасти Великом Устюг) в указанной гипотетической ситуации отсутствовали бы. Тогда традиционалистская РИ и транстрадиционная РИ оставались бы, но были бы значительно беднее по содержанию, зато была бы гораздо более активно представлена надтрадиционная РИ.

9.Согласно проведенному исследованию, российский социум предстает как плавно развивающийся, относительно монолитный, хотя и регионально дифференцированный и своеобразно пространственно структурированный. Он обладает способностью к модернизации, в значительной степени сохранил ядро традиционной культуры, а также традиционалистские (не «западные») ценности, которые в одних регионах являются ресурсом модернизации, а других регионах - ее тормозом. Не подтвердились высказываемые авторитетные мнения (Российская идентичность., 2005, с. 71 - 72) о такой особенности российского общества, как сочетание доминирующего традиционализма с тенденцией к ослаблению эмоциональной связи с Родиной.

Различия с Восточной Европой (по: Драганова, Староста, Столбов, 2002) существенны- они могут быть сведены к активному присутствию традиционалистского начала в Восточной Европе, при его пассивном присутствии в Европейской России.

Наши материалы не подтвердили выводы о том, что ценности русских в целом носят внеэкономический характер, а для большинства населения характерен традиционализм (см.: Российская идентичность., 2005, с.87 - 93, с. 143).

Неодинаковое сочетание в том или ином социуме, на той или иной территории «культуры укорененности» и «культуры мобильности» определяет существование векторов «глобализации», «антиглобализма» и «партикуляризма» (которые лишь внешне напоминают известные в биологии направления эволюции - ароморфоз, идиоадаптацию и, тем более, дегенерацию).

В процессах региональной самоидентификации сосуществуют как черты, которые можно считать проявлением глобализации, так и черты, «безразличные» («устойчивые») к глобализации; при этом и культурный, и географический базис близких к глобализации тенденций существенно уже.

В рамках региональной самоидентификации глобализация (или ее элементы) может проявляться в форме существования надтрадиционной РИ как специфического феномена, а также в тенденциях ослабления РИ в более крупных центрах (городах), и шире - в «центре», в противовес «периферии». С точки зрения последней из упомянутых тенденций зафиксированная в работе повышенная величина РИ в Воронеже и в Ярославле - повышенная в отношении «своих» областей и в отношении Европейской России - означает развитие «антиглобалистских» тенденций. В то же время пониженная величина РИ в Твери - относительно Европейской России - и в Костроме - относительно Костромской области означает развитие тенденций (в той или иной степени), интерпретируемых нами как одно из проявлений глобализации. Здесь наблюдается несовпадение векторов развития центров и векторов развития местной периферии этих центров. Центры не аккумулируют и не развивают тенденции развития, содержащиеся в пределах периферии, а являются проводником внешних, для данного контекста - экстерриториальных тенденций развития. Часть таких внешних, экстерриториальных тенденций может играть деструктивную роль - подавлять РИ.

Несмотря на развитие надтрадиционной РИ в ряде регионов, а также на ослабление РИ в некоторых центрах, в ракурсе РИ в основном не подтверждается концепция существования в России «сетевого общества» как некоей доминирующей структуры, освобождающей ее от «бремени фактора геопространства» (Кастельс, Киселева, 2000, с.38). В рамках «сетевого общества» уже становится несущественным все то, что «навсегда было акцентом в русской литературе, искусстве, музыке, философии и геополитике» (там же) и формировало российскую и российскую региональную идентичность.

Концепция «сетевого общества» предполагает, в частности, качественную разницу между крупнейшими и прочими городами и безусловное сходство крупных городов между собой как проявление глобализации. Крупные города, центры регионов не обнаруживают явного контраста со «своими» регионами (что характерно, например, для географии выборов).

В условиях значительной степени свободы в реализации «русского национального характера» (ср.: Брюшинкин, 2005 - в частности, в связи с отсутствием жесткой регламентации в быту, что очень часто воспринимается как ослабленность традиции), создается видимость ослабленности русской традиционной культуры и, тем самым, возможности беспрепятственного «распространения» глобализации, при маргинализации большинства российских пространств. К такому же выводу подводит и концепция традиционнной российской неукорененности.

В работе не было зафиксировано процессов «раскалывания» и «маргинализации» российского геокультурного пространства под действием процессов глобализации, как утверждается М. Кастельсом и Э. Киселевой, и нахождения в связи с этим российского общества в «традиционно-архаическом», однако «подавленном» и «раздробленном» состоянии (там же). Наша позиция определяется тем, что, согласно проведенному исследованию, в целом по Европейской России (в рамках модельного полигона):

- доминируют процессы развития РИ, связанные с традицией;

- РИ достаточно развита, а не угнетена («подавлена», «раздроблена»), случаи последнего - географически интерпретируемое исключение;

- наблюдаемая динамика российской РИ характеризуется постоянством (наша оценка) или даже усилением; периферия лишь отчасти «противостоит» центру и не обязательно «ущербна» или вторична по отношению к нему (внутрирегиональный и межрегиональный уровни); в большинстве регионов центр либо является квинтэссенцией, наиболее полным и «сильным» выражением процессов на периферии, либо (в отдельных регионах) демонстрирует ослабление или трансформацию идентичности, но не появление какой-то принципиально новой идентичности; разграничение функций между центром и периферией в случае РИ определяется ролью традиции и местных факторов в развитии;

- в процессах, наблюдаемых в связи с РИ, модернизация ближе к традиции, чем к глобализации и «сетевому обществу»; антагонистом традиции здесь является не модернизация (вопреки ряду мнений), а близкие к «сетевому обществу» формы РИ (надтрадиционная РИ). При этом не подтверждается точка зрения о том, что развитие культурных форм, близких к «сетевому обществу», является следствием разрушения традиции, или ее эволюционной замены. В действительности же усиление позиций таких форм связано лишь с внешним социокультурным фоном РИ и вовсе не означает ослабления противостоящих «сетевому обществу» ракурсов РИ, связанных с традицией. Например, в Ярославле, Череповце и Вологде (полупериферия) достаточно сильно развиты обе указанные формы РИ; в Череповце наиболее развиты как глобализационные, так и традиционалистские формы РИ.

Для России свойственно определенное единообразие, но не противоречивость «духовных оснований культуры» (в отличие от мнения: Порус, 2005). При этом парадоксальным образом в России в рамках культурного единообразия «мирно» сосуществуют, почти не взаимодействуя, разные типы культур, внешне находящиеся на разных ступенях эволюционной лестницы (на самом деле, эти типы культур представляют собой «слепок» многовекторного развития российского социума).

10. В ракурсе РИ возможно новое видение концепции «центр - периферия». Учет традиции как фактора развития трансформирует «идеологическую начинку» модели «центр - периферия» (ср.: К.Н. Леонтьев о Баварии: «Только одна католическая Бавария обнаруживает (из всех германских государств

- М.К.) признаки жизни, благодаря своему своеобразию, своей отсталости.» (Леонтьев, 1991, с.271.)). Ожидаемая роль и «периферии», и «центра» оказывается двойственной. «Центр» может быть «воронкой глобализации» и, соответственно, «слабым звеном» РИ, но может, при определенных условиях, быть фокусом идентичности. Важно, является ли «центр» центром традиции либо, напротив, ее антагонистом.

Центр», «периферия» и «полупериферия» различаются смыслом традиционности - ресурсом РИ (транстрадиционной - важнейшей среди прочих ее разновидностей) она оказывается лишь на «периферии» .

Сила РИ в целом» оказывается наибольшей в случае чистой периферии (но все же благодаря существованию крупного местного центра - Воронежа) и в одном из регионов полупериферии - с адекватно («активно») развитой местной культурной традицией и благоприятным для РИ географическим положением (Ярославской обл.). Наименьшей РИ оказывается в «центре» (Тверь).

На межрегиональном уровне периферия обнаруживает черты активности, полупериферия - сочетание активности либо пассивности регионов и в связи с этим - вариантность трансформации РИ. Частично это связано с иной ролью местных и неместных факторов при формировании РИ : местные факторы играют здесь основную, системообразующую, неместные- деформирующую роль, при этом «творческую» роль играют только местные факторы (в отличие от часто принимаемой системообразующей роли определенной комбинации местных и неместных факторов в центре, основной роли местных факторов на периферии, при стимулирующей либо деформирующей роли неместных факторов).

На внутрирегиональном уровне некоторые из крупных городов региона не входят в центр самоидентификации (например, Мичуринск), а ряд средних для региона городов - напротив, входит в этот центр (Моршанск, Рыбинск). Сельская местность - «периферия» здесь активна, как и на межрегиональном уровне.

11. Основной философско-методологической дилеммой для проблемы РИ является не «универсализм-партикуляризм», или «универсализм-уникализм» (как это принято считать (см., например, Даллмар, 2003), а заменяемость -незаменяемость ценностей, субстанций, благ. С позиций идеи «заменяемости» создается видимость «автоматического» развития региональной идентичности, вне каких бы то ни было «культурных усилий» социума и индивидов (в том числе видимость возможности существования полноценной РИ при глобализации), а роль РИ в развитии социума существенно занижается. РИ не рассматривается как форма социального капитала, как форма социокультурной активности, а трактуется как некий «довесок» к более существенным, обычно экономическим, параметрам, иногда даже как своего рода «обломовщина». С этими идеями связаны представления преимуществах мобильности перед укорененностью и даже негативная оценка укорененности

В то же время исторически возникшие противопоставления «универсализм -партикуляризм», «универсализм - уникализм» связаны с имеющимися моделями-гипотезами жизнеустройства (происхождения и развитие человека и его культуры, цивилизации, экономики и т.д.) и в данном случае носят излишне всеобщий характер. На основе «универсального» вполне может существовать «разнообразное», предполагающее или стимулирующее развитую идентичность. С другой стороны, «уникальное» далеко не всегда сочетается с развитой РИ.

12. В рамках нашей работы не подтверждаются концепции, связанные с традицией А.Д. Градовского - М.П. Погодина - С.М. Соловьева. С нашей точки зрения, более правомерной оказывается традиция Н.И. Костомарова. В связи с этим представляются необходимыми следующие методологические замечания.

При сравнении стран и цивилизации (в частности, в связи с обсуждением идеи «аспатиальности») методологически важна корректность, осуществлению которой мешает придание лишь одной из сравниваемых стран (цивилизаций) статуса эталона - обычно существует асимметрия при сравнении: логически исходной стране придается приоритет в том смысле, что ее черты при сравнении двух стран считаются более существенными, в то время, как черты (в том числе специфические преимущества) другой страны считаются малосущественными.

Проведенное нами исследование показало существование в Европейской России весьма значительных культурных контрастов (в том числе между соседними регионами и городами). Однако эти контрасты проявляются в континуальной и часто неплотно освоенной геопространственной среде (в том числе с относительной невысокой, по западным меркам, плотностью городских поселений), что фокусирует региональные различия на города-центры регионов. Континуальность геопространственной среды усиливает корреляцию между существующим в Европейской России областным делением и местными (этно)культурными типами. Культурные (в том числе субэтнические) контрасты, местное самосознание и местный патриотизм и соответствующие территориальные различия проявляются в рамках единого в своих основных чертах субстрата, местного проявления российской цивилизации. В совокупности все это может создавать впечатление «аспатиальности». Таким образом, возможна неодинаковая интерпретация одних и тех же материалов даже в рамках одной и той же «оптики» геопространства.

Тем более возможны иные концепции российской РИ при иной «оптике» рассмотрения российского геопространства. Различия концепций возникают, в частности, в связи с несовпадением приоритетов таких формально не соизмеримых, но весьма существенных для интерпретации региональных различий российского геопространства параметров, как «аналогичность» и «специфичность».

Иные концепции российской РИ могут быть также связаны с различием исследовательских акцентов, например, - с акцентами на мезо,- на микро- или на макроуровень геопространства. В частности, при акценте на макроуровнь исследователи могут придавать большее значение имеющейся культурно-цивилизационной схожести российских регионов (которая сохраняется и при существенных различиях регионов в уровне социально-экономического развития). На микроуровне можно обсуждать вопрос о том, насколько существенны для оценки РИ уровень знания жителями какой-либо территории «своего участка» геопространства и степень насыщенности локального геопространства местными символами и образами (формализованными и неформализованными). В настоящей работе автор обращал основное внимание на мезоуровень. При этом макро- и микро- уровни геопространства рассматривались автором как проекции на мезоуровень.

Кроме того, возможны подходы и выводы, несходные с нашими, в связи с полным переходом исследователя на позиции внешнего наблюдателя. Примером жесткой позиции внешнего наблюдателя может быть осознанное или неосознанное придание приоритета внешним атрибутам и формальным символам, образам и брэндам (по отношению к реальному мироощущению человека), - в смысле подразумеваемой гипотезы «мироустройства» и в смысле исследовательской позиции. Возникла даже тенденция (работы В.Я. Гельмана, Н.В. Петрова и др.) отождествления РИ с разновидностью брэнда - некоей матрицей, внутри которой развивается образ региона - коммерческое (по сути и/или по форме) предложение для инвесторов и туристов, «упаковка» для «объективно существующего» региона, которая считается более важной, чем сам этот регион, хотя ее смысл задается создателями брэнда (ср.: Семаш, 2003, с. 199). В отношении других регионов активные и агрессивные образы-имиджи-брэнды соседних (вообще - других) регионов создают «культурную ренту» (по терминологии Кастен-Тейри, 2003, с.88), - имеющей не только экономический смысл для жителей менее «брэндированных» регионов, но и достаточно сильно искажающей объективные территориальные различия в идентичности более и менее «брэндированных» регионов. В .Я. Гельман (2003, с.91) даже считает, что «региональная идентичность является одним из видов символической продукции, сбыт которой . происходит благодаря стратегиям «символического менеджмента»».

Отсюда - возможное несовпадение позиций автора и других исследователей в отношении оценки динамики РИ, о ее изменении по сравнению с недавним прошлым (когда отсутствовали привлекаемые сейчас индикаторы, связанные с нынешним стилем жизни). Автор не согласен с исследователями, которые отождествляют распространение брэндов и маркеров, - «знаковости без означающего» (Се-маш, 2003, с.200), - в данном случае брэндов и маркеров РИ (в сфере торговли, СМИ и др.) с самой РИ и уровнем ее развития на какой-либо территории и на этой основе делают вывод о безусловном усилении РИ в современную эпоху по сравнению с советским периодом.

Особо следует отметить концепции, не укладывающиеся в противопоставление традиций А.Д. Градовского - М.П. Погодина - С.М. Соловьева и А.П. Щапова -Н.И. Костомарова и содержащие иную ценностную ориентацию, связанную с иной трактовкой укорененности и местного патриотизма в смысле их полезности и прогрессивности. В этом случае важно совпадение конкретных оценок собранного эмпирического материала (например, по Рыбинску наши данные совпадают с данными: Мезенцева, Косларская, 1998; Щедровицкий, 2005).

По результатам исследования, сила местного патриотизма часто не укладывается в рамки внешне правдоподобных гипотетических схем (связанных с историей, внутренней структурированностью мезопространства, разнообразием топонимики и т.д.). В то же время пространственное самосознание на мезоуровне в значительной мере объяснимо с точки зрения априорных гипотетических схем (учитывающих пространственную расчлененность, ландшафтное разнообразие и др.: см. табл. 26 и 27).

Местный патриотизм обычно сопряжен с мезоуровнем пространства и чаще всего первичен по отношению к пространственному самосознанию на этом уровне (см. табл. 26 и 27).

Пространство на .«^¿»уровне - это та территория, которую индивид считает «своей» (здесь может идти речь о своего рода «моральной собственности») и где он считает себя «местным». При этом за основу берутся имеющиеся истори-ко-географические, а также административные, иногда - физико-географические границы, но прежде всего - культурные ядра (одно или несколько) территорий.

Для Тамбовского края таковая основа - реальная историческая провинция, идея существования которой давно вошла в культивируемую традицию и в народное сознание, в т.ч. в качестве символа «тамбовский волк», и которая в тенденции выходит за границы современной Тамбовской области, присутствуя, например, в Борисоглебске ныне Воронежской обл. в качестве реликта Тамбовской губ. и в Нижнем Ломове ныне Пензенской обл. как реликт Тамбовской провинции (или же постоянного ощущения Тамбовского края как близкого соседа).С физико-географической точки зрения эта территория приблизительно соответствует Тамбовской равнине (Окско-Донской низменности). В советское время Тамбовский край ассоциировался с «антоновщиной».

Хоперский край является чисто неформальным (неадминистративным) регионом, хотя он и близок к недолго существовавшим Балашовской обл. и Борисоглебскому округу ЦЧО. Этот край включает в себя «пограничные» части соседних областей и губерний и не имеет бесспорного центра, или даже центра вообще. Хоперская РИ в сознании жителей Балашова, Борисоглебска и Новохоперска сочетается с воронежской, саратовской и, отчасти, тамбовской РИ. В Хоперском крае нами зафиксировано первенство в силе РИ не центрального города данной территории - Новохоперска. Такая ситуация не уникальна для России - в Тамбовском крае тамбовская идентичность больше всего развита в Моршанске, а ярославская - в Рыбинске (включая как пространственную самоидентификацию, так и местный патриотизм).

Макроуровень пространства в аспекте самоидентификации населения является самостоятельным феноменом. Самоидентификация на уровне макрорегиона - это не только «пространственная ориентация». Она включает в себя некоторые аспекты ценностной ориентации и отчасти приближается к «микроциви-лизационной»: «Хочу на родину, в Никольск Вологодской обл. - там люди другие, северные, добрые» (жительница Новохоперска); «Хочу жить в Угличе - там народ другой» (житель Ельца - бывал в Угличе у родственников). Заметим, что в отечественной этнографии в настоящее время отрицается существование специфического самосознания у южнорусских и северорусских ([29], с. 449), несмотря на признание весьма значительных этнокультурных контрастов между ними. По-видимому, на этой основе могут быть (частично) поняты «противоречия русского национального характера», отдельные контрастные черты которого могут тяготеть либо к Югу, либо к Северу (иногда даже к отдельным регионам - уже на мезоуровне- характерен контраст между ярославским, костромским и галич-ским характером).

Структура пространственной самоидентификации на мезоуровне дискретна, более или менее однозначна, в значительной мере - коллективна; на макроуровне она - континуальна, более или менее аморфна и специфична для разных индивидов. Обычно у людей существуют четкие представления, что они живут в Тамбовском, Воронежском, Хоперском, Ярославском крае, но по вопросу о том, живут ли они в Центре, Юге или средней полосе, обычно нет единого мнения. В Пензенском области и в Балашове фиксируется ослабленность тяготения к Поволжью. В Сердоб-ске обнаруживается существование «межрегионального пространства». У жителей этого города нет сколько-нибудь четкого тяготения не только к Черноземному краю или Поволжью, но также и к Пензенскому, Саратовскому или Тамбовскому краю (Сердобск входил в состав Саратовской губ., ныне - в Пензенскую обл., станция Сердобск относится к Юго-Восточной железной дороги, подобно Черноземному Центру; ранее эта территория входила в состав Тамбовской провинции). Наибольшая множественность вариантов самоидентификации на уровне мак-/дерегиона существует на определенном удалении от Москвы (но не на окраинах ЕТР): например, в Тамбове с «Черноземным краем» активно конкурирует «Центр», а в Воронеже - «Юг России» (при этом оба города - соседние областные центры). Именно к макроуровню относится выражение «в наших краях» (изначально непонятное множественное число находит здесь объяснение).

Согласно нашему исследованию, РИ на уровне макрорегионов («Юг», «Север», «средняя полоса России», «Центр» и др.) присутствует, но развита слабее, чем на уровне мезорегионов - обычно порядка 5-25%, - против 40-90% самоидентификации на уровне «своего края» (например, Тамбовского) для жителей областных городов и 30-60% самоидентификации со «своим краем» (Арзамасским, Череповецким) для необластных городов. Наименее всего макрорегионалъная идентичность развита в «зонах перехода» между мезорегионами (Арзамас, Балашов, Бо-рисоглебск; например, в Балашове саратовская идентичность домирует над хоперской, но принадлежность к Поволжью отторгается). Иногда фиксируется доминирование макрорегиональной РИ (см., например, вышеупомянутые примеры высказываний, содержащие сравнение Никольска Вологодской области и Новохоперска, Углича и Ельца).

РИ на уровне административных областей носит неформальный, вероятностный характер, проявляющийся в рамках значительного разброса мнений жителей городов. Подтвердилась гипотеза существования хоперской идентичности: 30-50% при выборе между Воронежской, Саратовской областями, Хоперским и Тамбовским краем; максимум - в Новохоперске, минимум - в Борисоглебске, где некоторое ее ослабление компенсируется присутствием реликтовой тамбовской идентичности, - порядка 25%. Идея хоперской идентичности популярна в Урюпинске, где появилась поговорка (в контексте идеи возрождения Балашовской области): «Балашову - хлеб да сало, Волгограду - пыль да слава». Для Тамбова и Новохоперска характерен наибольший контраст между ответами «местных» и «неместных», что связано со сложностью ассимиляции в субэтнически развитой среде.

Наши результаты вписываются в совокупность известных идей, связанных с противопоставлением Севера и Юга России, в частности в концепцию «красного пояса», которая предполагает активность, «сопротивление» и традиционность Юга в отличие от Севера. Интересно, что, с точки зрения гипотезы Л.Н. Гумилева о пас-сионарности, выявленный срез реальности может быть интерпретирован следующим образом : Юг как бы находится в фазе молодости-зрелости, в то время как Север - зрелости-старости.

10. Местный патриотизм в наибольшей степени раскрывает социокультурную специфику социума и отражает его глубинную сущность - «генотип», либо пассионарность» (возможно, по Л.Н. Гумилеву) местных сообществ. В то время пространственное самосознание на мезоуровне сопряжено с чисто местными, как бы случайными по отношению к культурному генотипу, «привходящими» обстоятельствами, хотя и важными для понимания данной местности, например, физико-географическими условиями.

Показано, что не пространственное самосознание обусловливает местный патриотизм, как это полагает ряд географов, а, напротив, сила «местного патриотизма вообще», любовь к своему краю обусловливает большую или меньшую развитость пространственного самосознания, ощущение отличия «своего» от «чужого» и на этой основе - возникновение представлений о «своем регионе» и «чужом регионе», представлений, выраженных на разных территориях в разной степени в связи с неодинаковым развитием там местного патриотизма, а также в связи наличием внешних культурных и иных барьеров. При этом как бы «заполняются» готовые, имеющиеся, однако ментально осваиваемые и ментально трансформируемые, ячейки геокультурного пространства, в том числе имеющие формально-административный статус. Идея духовной близости к своему краю, самоотождествление с ним конкретизируется во внимании к пространственным пределам «своего края» (а не наоборот), которые формируются на основе определенной комбинации имеющихся ячеек геокультурного пространства. Специфика историко-географического, а также экономико-географического положения городов может значительно менять условия формирования местного патриотизма и, таким образом, фактор пространства играет активную роль. Активная роль пространства заключается также в наблюдаемом соответствии между структурированностью пространства - но прежде всего пространства ментального - и развитой РИ; наряду с этим важное значение имеет зафиксированная нами традиция культивирования представлений о «своем крае» как о самобытном историческом регионе (Аленова, Мизис, 2001; Гордеев, 1966; Дубасов, 1993) в качестве самостоятельной составляющей местного патриотизма, стимулирующей и пространственное самосознание.

С «чисто пространственной» точки зрения края - объекты самоидентификации легко могут получить генетическое объяснение исходя из их географического положения и культурного статуса городов-центров этих территорий. Однако распространение именно такой (хоперской, арзамасской и др.) пространственной самоидентификации среди населения определяется местным патриотизмом. Исключение составляют территории, имеющие жесткий формальный и неформальный статус. Для «неместных» («неукоренившихся») там нередко характерна пессимистическая пространственная самоидентификация, типа: «К сожалению, мы живем в Тамбовском крае» (т.е. самоидентификация с территорией, но не с местной общностью). Также и для части «местных» характерна ослабленная самоидентификация с местной общностью, проявляющаяся в «негативном отношении к стереотипу поведения местных жителей.

По результатам исследования, сила местного патриотизма часто не укладывается в рамки внешне правдоподобных гипотетических схем (связанных с историей, внутренней структурированностью мезопространства, разнообразием топонимики и т.д.). В то же время пространственное самосознание на мезоуровне в значительной мере объяснимо с точки зрения априорных гипотетических схем (учитывающих пространственную расчлененность, ландшафтное разнообразие и др.: см. табл. 26 и 27).

РИ может пониматься не только как отношение к малой родине, как это делается нами, но также и как культурная специфичность (своеобразие; ключевое слово для перечня достопримечательностей; как «политически нейтральный» заменитель понятия «традиция»). РИ иногда называют «пространствен-ность мышления», географическое знание пространства «по месту жительства».

Для отражения РИ как «специфичности» приобретают повышенное значение, например, историческая особенность местных говоров; своеобразие и богатство топонимики; «аккумуляция истории» на данной территории; характеристика знаменитых местных уроженцев; «дух региона», способный порождать и этих людей, и какие-то общие идеи. Однако все это имеет хотя и важное, но лишь «служебное» значение для изучения современного отношения людей к малой Родине как формы рефлексии, в т.ч. на эту специфичность, - рефлексии, сопряженной с определенным местным и общероссийским типом культуры и местным этнокультурным (субэтническим) «субстратом».

Строго говоря, понятие «специфичность» предполагает сравнение - в то же время формирование отношения к малой родине прежде всего априорно и не связано со сравнением; люди любят свою малую родину в первую очередь «ни за что - просто как родину», во вторую очередь - за что-то конкретное, и лишь в третью очередь - в связи со сравнением с другими территориями. Таким образом, «культурная специфика» осознается далеко не в первую очередь, и отношение людей к своей малой Родине, особенно местный патриотизм, обусловлен, насколько можно судить, не непосредственно ею. Тем не менее, культурная специфика является безусловной предпосылкой самоидентификации.

Как показало исследование, для РИ как характеристики современного отношения к малой родине существенна, например, не степень сохранения старинных говоров (что было бы существенно для «специфики»), а восприятие населением остатков этих говоров - разная в различных географических точках (если в Тамбове нейтрально-положительное отношение к своему говору, то в Костроме -негативное) - в связи с осознанием непохожести своего говора на «правильный» московский говор. Постоянное напоминание об этом через СМИ - мощный стимул самоидентификации.

В связи с обсуждением вопроса о нетождественности «РИ как специфичности» и «РИ как отношения к малой родине» характерно наличие лишь слабой связи между культурным своеобразием тех или иных городов и местностей, с одной стороны, и отношением людей к своей малой родине, с другой стороны. Определенное исключение здесь составляют Вологда, Елец, Кириллов и Ярославль, где своеобразие и сила идентичности одинаково велики.

В то же время имеются примеры явного несовпадения величины своеобразия и силы РИ. Сюда относится Кострома - «богатое» своеобразие и ослабленная идентичность; выражение «Кострома полна ума» нами зафиксировано в Ярославле, но не в самой Костроме. Другой пример - Рыбинск - специфичность с «объективных» позиций дискуссионна, однако местный патриотизм чрезвычайно высок, несмотря на необластной статус и тяжелую социально-экономическую ситуацию в городе. Характерно, что в Рыбинске Ярославль рассматривается как конкурент, оказывающий давление на Рыбинск, но в то же время в Рыбинске достаточно развиты не противоречащие друг другу рыбинская и ярославская идентичности. Сходные примеры - Новохоперск, Балашов, Борисоглебск.

В качестве объяснимого парадокса здесь можно привести пример Воронежа, где в сознании жителей доминирует идея безусловного своеобразия города, в частности, преобладающее (в 2,4 раза) мнение о том, что Воронеж - это «старинный», но не «новый» город, - несмотря на известные разрушения в период ВОВ, - жестко определяемый оптикой местного патриотизма. Для сравнения - в Череповце доля любящих свой город за то, что он новый, в 3 раза превышает долю любящих свой город за то, что он старинный. Возможно, что такое расхождение в оценках связано с различием местных типов культур - «традиционностью», «периферийностъю» Воронежа и «суперурбанизмом», «космополитизмом» Череповца, выделяющегося на фоне Вологодской обл., которая, в свою очередь, менее «традиционна», чем Воронежская(см. главы 4, 5, 6).

14. В России РИ не является производной от современной экономической и социальной ситуации в регионе, в отличие от группы стран Евросоюза. (В то же время исследование по Италии показывают существование феномена, близкого к российской РИ).

Связь развития региональной идентичности с экономическими факторами (уровнем богатства индивида, уровнем социально-экономического развития региона) может быть охарактеризована следующим образом. На уровне региона не подтверждается идея о существовании обусловленности развития РИ уровнем социально-экономического развития региона.

В то же время на уровне индивида наблюдается значительная взаимообусловленность между ощущением себя как богатого или бедного и уровнем развития РИ. С ростом ощущения богатства усиливается идентичность. Интересно, что усиление РИ происходит в рамках всех форм РИ, в том числе достаточно различающихся между собой в отношении к традиции, традиционализму, модернизации и т. д. Основной смысл такой зависимости, как мы полагаем, укладывается в формулу: «Пролетарии не имеют отечества». Наиболее четко указанные зависимости проявляются в Вологодской области - выбор своего населенного пункта в гипотетической ситуации выбора: 20,6% - 38,4% - 47,2%; любовь к своему городу, краю:

59% - 71%-72%; российский патриотизм: 18%-30%-35%; «субэтничность»: 9%-19%-27%. Особенно явно прослеживается усиление надтрадиционной РИ: 2%-10%-19%. (Учтены градации самоощущения: «нищие», «бедные», «богатые, среднего достатка»). Такого рода единообразие отличает воздействие «фактора богатства» от факторов уровня образования и принадлежности к определенному поколению.

В то же время для надтрадиционной РИ в Костромской области характерна инверсия, - так же, как и в случае влияния уровня образования:: (+9%) - (+2%) - (-8%).С ростом самоощущения богатства в Костромской области ослабевает также российский патриотизм. Эта инверсия обусловлена, очевидно, более слабым («разрушенным») ядром традиционной культуры, диспропорцией между пониженным уровнем РИ в целом и повышенным уровнем ее традиционалистской составляющей, а также стрессом соседства. Если в других регионах более богатые больше довольны своей жизнью на своих территориях, то в Костромской области у них возникает «крамольная» мысль: почему и зачем мы живем именно здесь?!

Можно ли говорить о противоречии между уровнем индивида и уровнем региона? В нашем случае получается, что регион (экономический район, подрайон) как целостность не определяется (только) экономическими факторами: культура (в широком смысле слова) оказывается равноправным партнером экономики. С другой стороны, здесь подтверждается, как мы полагаем, неоднократно высказывавшаяся ранее позиция об эмерджентном характере региона (экономического района, подрайона) по отношению к входящим в него элементам (см. работы В.И. Данилова-Данильяна, М.Г. Завельского). Кроме того, препятствием для превращения тенденции роста силы РИ с ростом (самоощущения) богатства индивидов в тенденцию увеличения силы РИ с ростом богатства, или уровня социально-экономического развития региона является слишком малое количество «богатых».

Представляется, однако, что и в случае (гипотетическом) значительного увеличения доли «богатых» уровень богатства все равно не стал бы доминирующим детерминантом. Этому препятствует, во-первых, отсутствие положительной связи между уровнем богатства и уровнем образования респондентов и, во-вторых, отсутствие единой тенденции связи между уровнем образования и силой РИ (по материалам модельного полигона). Трудно прогнозировать, что произойдет в случае распространения богатства среди более образованных слоев населения, даже при сохранении существующих тенденций.

В то же время, по данным анкетирования экспертов, в большинстве городов, независимо от уровня их экономического благосостояния, для взрослых предпочтительным оказалось имеющееся место жительства (или малая родина, находящаяся в другом месте); исключение - Череповец (вследствие излишнего динамизма), в меньшей степени - Мичуринск и Кострома (вследствие стресса соседства). В то же время в перечнях городов, куда хотелось бы переехать (если не считать собственные областные центры, а также Москву, С.-Петербург и Нижний Новгород, где экономические аспекты тесно связаны с урбанистическими), непосредственно экономические причины не доминируют. Распространены антропо-экологические, в разных смыслах, предпочтения: «хочу жить уединенно на украинском хуторе», «люблю холод», «люблю жару», «остались хорошие впечатления о Волгодонске» и др. (последнее - речник - житель Арзамаса). В Борисоглебске развито мнение о проживании в городах-аналогах («тихих», «провинциальных», «с хорошей экологической обстановкой»). Наряду с этим, играет роль оценка значимости культуры общения, а также менталитет жителей, например: «хотел бы жить в Угличе - там народ другой» (житель Ельца, бывал в Угличе у родственников).

Более высоким уровень культуры общения часто кажется на своей (покинутой) малой родине, а также в С.-Петербурге (но не в Москве), Воронеже, Калуге и в городах к северу от Москвы.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ.

Итогом проведённого исследования стали следующие ОСНОВНЫЕ ЗАЩИЩАЕМЫЕ ПОЛОЖЕНИЯ.

ЬАнализ региональной идентичности базируется на определении важнейших понятий и анализе историко-географических предпосылок. В частности, в качестве исходного было принято следующее определение: региональная идентичность - это системная совокупность социокультурных отношений, связанная с понятием «малая родина». Региональная идентичность может пониматься в связи с этим как внутренний (с точки зрения самих местных жителей) и обычно «не-раскрученный» имидж территории, включающий внутренний набор образов, символов, мифов, - в отличие от внешнего имиджа (с точки зрения мигранта, полит-технолога, организатора туризма, путешественника и т.д.). В нашей работе была (I. 1. ) разработана система понятий, описывающая феномен региональной идентичности с учётом современных реалий Европейской России. В работе показано, что структура региональной идентичности в основном сводится к двум относительно автономным составляющим: «местному патриотизму» и «пространственной самоидентификации», с которыми сопряжены более частные составляющие региональной идентичности. Позитивная и негативная региональная самоидентификация, а также спектр «промежуточных» отношений к своей малой родине в настоящей работе трактуются как различные формы, а также степень проявления «местного патриотизма». В связи с этим рассмотрена позиция автора о единстве культуры мобильности и культуры укорененности.

Было обосновано, что (1.2.) региональная самоидентификация населения в Европейской России (местный патриотизм и пространственная самоидентификация) проявляется в рамках исторически сложившейся, относительно устойчивой во времени и пространственно структурированной системы регионов.

II. Обоснована структурированность (внутреннее членение проблемы) региональной идентичности. Исходя из этого, были разработаны анкеты (для массовых опросов и для экспертов), положенные в основу анализа, позволившие формализовать ранее «неуловимую» проблему региональной идентичности.

Ш.Пространственная самоидентификация населения определяется региональными культурно-историческими факторами и географическим положением городов и регионов, т.е. факторами местного геопространства, благодаря которым возникновение неформальных регионов может получить генетическую интерпретацию.

1У.Выявлены первичные черты региональной идентичности, которые определяют механизмы самоидентификации населения в Европейской России. 1У.1.0босновано культурное триединство региональной идентичности местных общностей (по материалам модельного полигона, в основном - массовых опросов). Это - единство транстрадиционной, традиционалистской и надтра-диционной идентичности, которые по-разному трактуют отношение региональной идентичности к традиции: трапстрадициоиная региональная идентичность выходит за рамки традиционализма, но не порывает с традицией, а развивает её; надтрадиционная региональная идентичность выходит за рамки традиции; традиционалистская региональная идентичность не связана с развитием традиции.

В работе было выявлено, что социокультурное структурирование геопространства на территории модельного полигона обусловливает неодинаковую роль традиции (традиционалистской и транстрадиционной региональной идентичности) на периферии, полупериферии и в центре. Это структурирование пространства определяет соотношение роли местных и неместных факторов, что также весьма существенно для региональной идентичности (в центре роль неместных факторов существенно выше, чем на периферии, что ослабляет региональную идентичность, включая пространственную самоидентификацию).

На периферии традиция (в различных формах) стимулирует активность модернизации, что усиливает региональную идентичность в целом. В центре развитие традиции (в любой её форме) и модернизации «нейтрализуют» друг друга, что ослабляет региональную идентичность в целом. На полупериферии традиция стимулирует модернизацию в случае транстрадиционной идентичности, и тормозит её развитие в случае традиционалистской идентичности.

Полученные результаты на примере региональной идентичности позволяют утверждать, что региональные различия в менталитете и ценностных предпочтениях населения не менее, а часто более важны (как это характерно для модельного полигона), чем соответствующие различия, определяемые рангом поселения в иерархии, возрастным или социальным слоем. «Оплотом традиционализма» являются не столько типы городов по их рангу в иерархии, как полагают многие авторы, сколько определенные регионы. В реальных условиях модельного полигона традиция (включая традиционализм) и модернизация - не антагонисты, хотя степень их дополнительности, «притяжения» или «отталкивания» для разных регионов разная.

1У.2. В основе региональной самоидентификации лежит позитивное - культурно, а также экологически обусловленное - отношение к малой родине. Однако фиксируются случаи трансформации и ослабления региональной идентичности вследствие социальных и позиционных факторов. Для описания этого феномена в работе введено понятие «стресс соседства» (стресс соседства охарактеризован в работе на примере Костромы, Мичуринска и др.). В работе были экспериментально установлен относительно высокий уровень развития региональной идентичности, судя по ключевым параметрам региональной идентичности, задаваемым разработанной автором анкетой для массовых опросов, а также по отношению жителей городов к старинным гербам этих городов и другим символам.

1У.З. Сквозным процессом формирования региональных идентичностей местных общностей, объединяющим все ее три ракурса, является осознание себя индивидом как «местного» - по рождению и по убеждению, а также осознание существования своей малой родины. Доминирующая при этом тенденция заключается в преобладании большей силы идентичности и местного патриотизма у местных по «убеждению» и у кого «малая родина в другом месте», а наименьшей ее силы - у тех, у кого нет (с их точки зрения) малой родины, а также у того, кто долго прожив на одном месте, так и не стал «местным» (по материалам массовых опросов, а также анкетирования экспертов). 1У.4. Взаимосвязь между региональной самоидентификацией индивидов и региональной идентичностью местных общностей осуществляется в рамках многообразных ценностных установок индивидов, зафиксированных в анкетах экспертов. Были выделены позитивная региональная самоидентификация включая местный патриотизм), неоднозначная конкретная региональная самоидентификация, поисковая региональная самоидентификация (в том числе связанная и не связанная с ослаблением духовной укорененности в конкретном месте проживания) , негативная региональная самоидентификация, самоидентификация гражданина Земли. При этом вышеуказанные идентификационные позиции: «местный», «всю жизнь прожил на одном месте, но предпочел бы уехать оттуда», «не испытывает привязанности к какому-либо месту», - были расшифрованы (детализированы, заменены на более частные идентификационные позиции, - с учетом взаимодействия пространственной мобильности и укорененности и силы позитивной или негативной самоидентификации).

IV.5. Установка на активный российский патриотизм стимулирует и местный патриотизм. Взаимосвязь местного и российского патриотизма - аргумент против радикального изменения АТД в России. В рамках модельного полигона развитие РИ происходит не за счёт российской идентичности, как полагают некоторые авторы; напротив, это - «две стороны одной медали».

Отпадает идея сопряжённости местного патриотизма и сепаратизма для русских территорий. В то же время в диссертации были зафиксированы тенденции внутрирегионального сепаратизма: в Балашове и Ельце как стремление иметь «свой регион», в Мичуринске, Новомосковске, Алексине, в слабой форме - в Сердобске и Нижнем Ломове - как стремление перейти в соседние регионы.

V.Наряду с первичными, ВЫЯВЛЕНЫ ВТОРИЧНЫЕ ЧЕРТЫ РЕГИОНАЛЬНОЙ ИДЕНТИЧНОСТИ, связанные с экологическим сознанием, восприятием культурно-исторического наследия и культурно-пейзажного разнообразия поселений, динамикой и деградацией РИ, влиянием социально-экономических и демографических факторов.

На основе взаимодействия первичных и вторичных черт РИ формируется структурированность геокультурного пространства Европейской России. У. Показана роль РИ как основы (одной из важнейших основ) экологического сознания. Тем самым проиллюстрировано и доказано значение РИ как важного фактора социальной активности (особенно в связи с поддержкой местных «зелёных» движений), - вопреки все еще распространенным противоположным мнениям. (Это - мнения о том, что РИ - разновидность социальной «обломовщины» или отличительная черта «традиционного общества». Сюда относятся также мнения об исключительно «потенциальном» (не «актуальном») характере РИ в социальной динамике). Подтверждена высказанная рядом авторов позиция о движениях «зеленых» как о важных субъектах современной (пред-постиндустриальной) российской модернизации. Следует заметить, однако, что при изучении воздействия РИ на экологическое сознание существенно «повышена планка» оценки силы и продуктивности РИ (ив связи с этим оценка «силы», результативности и прогрессивности российской РИ здесь оказывается не столь высокой и оптимистичной, как в большинстве других случаев, охарактеризованных в диссертации).

У.2. Показана активная роль местного патриотизма в восприятии культурно-исторического наследия и пейзажно-культурного разнообразия поселений. У.З. Показана роль этнокультурной и ментальной структурированности как предпосылки, так и следствия развитой РИ (по материалам массовых опросов и анкетирования экспертов).

В диссертации показан неформальный, культурный смысл формальных, административных регионов (например, на основе восприятия регионального символа «тамбовский волк»; по фиксированию ощущению давления и конкуренции со стороны других территорий и др.).

Выявлено, что социальная однородность в пределах территории модельного полигона сосуществует со значительными культурными различиями между этими регионами, при относительной однородности параметров РИ в поселениях в пределах каждого из регионов. Поэтому следует считать, что самоидентификация как «местного» является хотя и важнейшей, однако потенциальной предпосылкой развития РИ той или иной силы (в определенном регионе). Такая предпосылка актуализируется благодаря существованию обнаруженной автором диссертации региональной культурной установки («парадигмы», «регионального стиля самоидентификации»). Эта культурная установка в значительной степени предопределяет характер, «силу» и внутреннюю логику местной РИ. Исходя из этого можно предположить существование внутренних (неконъюнктурных) источников формирования РИ. Один из примеров, подтверждающих такую позицию, - то, что каждая из областей обнаруживает значительную специфику в аспекте влияния уровня образования на развитие РИ. Вопреки распространённым взглядам, рост уровня образования не означает ослабление идентичности. Лишь для Костромской области характерно ослабление идентичности по всем показателям при росте уровня образования. Чаще всего, напротив, ослабление идентичности по одним параметрам (при росте уровня образования респондентов) уравновешивается ростом идентичности по другим параметрам.

Отсюда следует, как полагает автор диссертации, неправомерность трактовки современной российской РИ как мнимого, виртуального феномена.

Вышеуказанное может служить также аргументацией в пользу относительной устойчивости во времени «силы» российской РИ.

Закономерные тенденции в формировании региональных культурных контрастов в характере РИ (транстрадиционной и традиционалистской) могут быть объяснены как результат наложения двух пространственных макроструктур: 1)фундаменталыюго градиента Север - Юг с большей степенью традиционности и «пассионарности» на Юге и с тенденцией (не всегда реализуемой) усиления идентичности в этом направлении и 2)структуры периферия - полупериферия - центр, элементы которой различаются по роли традиции, по соотношению местных и неместных факторов. На них накладываются ме-зоструктуры, связанные с различиями в силе и роли традиционализма.

У.4. Для региональной идентичности характерна своеобразная динамика, связанная с упорядоченной реакцией социума на разрушение его «культурного генотипа» и описываемая известной формулой А.Дж. Тойнби: «Наиболее стимулирующее воздействие оказывает вызов средней силы (1991, с.212); «чрезмерная суровость вызова определяет задержку роста цивилизации, вплоть до гибели» (там же, с.181 - 182). Данная зависимость фиксируется и для взаимосвязи интегрального индекса РИ и разрушения ядра традиционной культуры (описываемого характеристикой природного патриотизма), и для взаимосвязи РИ, основанной на поддержке местных «зеленых» движений, с воспринимаемым уровнем деградации среды). Реакция на осознание экологической катастрофы и разрушение ядра традиционной культуры является во многом единым импульсом к попытке преодоления культурно-экологической катастрофы и сама носит «катастрофный» («катастрофа» - в смысле В.И. Арнольда, А.Д. Арманда и др.). Разрушение ядра традиционной культуры в определенных рамках стимулирует усиление РИ, но при дальнейшей его деградации резко ослабевает и РИ в целом. Аналогичная зависимость зафиксирована и для продуцирования региональной идентичностью экофильных тенденций в социуме - «всплеск» экологической активности сменяется «экологической депрессией» (более характерной для Азиатской России, чем для Европейской). Разрушение среды и культурного ландшафта способствует разрушению и РИ: чем субъективно грязнее среда обитания, тем ниже уровень местного самосознания.

Существующая РИ - более духовный, чем материальный феномен - обнаруживает большую устойчивость, чем запечатленное в ландшафте материальное культурное и природное наследие.

В составе РИ более устойчива традиционалистская РИ (хотя в целом в процессах самоидентификации населения в Европейской России она не доминирует). Транстрадиционная РИ более устойчива там, где возможна ее связь с традиционалистской РИ.

У.5. Региональная идентичность не имеет тенденции однозначного усиления или ослабления в какой-либо возрастной группе, каждая из них является лидером по какому-либо параметру (группе параметров) идентичности.

С точки зрения идеи доминирования пространственной мобильности над укорененностью молодежь (до 30 лет) должна была бы иметь существенно меньшую силу РИ, чем было зафиксировано нами (по материалам массовых опросов в Вологодской области). Та же тенденция прослеживается и при анкетировании молодежи среди экспертов - в городах с развитым местным патриотизмом.

У.6. Показана роль экономических факторов в региональной идентичности: самоощущение богатства индивида усиливает идентичность, в то же время идентичность местных общностей безразлична к уровню социально-экономического развития региона (по данным массовых опросов). В гипотетическом случае увеличения количества богатых все равно не возникла бы однозначная связь между уровнем социально-экономического развития региона и развитием РИ в этом регионе. Этому препятствует, в частности, отсутствие положительной связи между уровнем богатства и уровнем образования респондентов, а также отсутствие единой тенденции связи между уровнем образования и силой РИ (по материалам модельного полигона).

При анкетировании экспертов была подтверждена тенденция, обнаруженная при анализе данных массовых опросов. Был зафиксирован феномен сопротивления населения идее (идеям) о присоединении к более благополучным (с точки зрения населения) регионам - довольно сильное - в Тамбове и Моршанске - к Липецкой области, в Галиче - к Ярославской области, в Туле, Плавске и Богородицке - к Московской области; умеренное - в Пензе и Нижнем Ломове - к укрупняемой Самарской области. Однако в Костроме фиксируется противоположная тенденция -присоединения к экономически преуспевающему соседу - Ярославлю, с потерей при этом своего статуса центра самостоятельного региона.

Также и по данным анкетирования экспертов, люди любят свой край независимо от его благосостояния. Однако при отсутствии достаточно развитого местного патриотизма и укорененности фактор благосостояния накладывается на другие факторы. В таком случае для альтернативных по отношению к своему месту жительства городов действие экономических факторов сужено до области их перекрытия с факторами культурными (лишь относительно немногие анкетированные указали на приоритет «возможности заработать больше денег» как на основной или единственный фактор, в анкетах скорее речь идет о меньшей сложности бесплатного поступления в ВУЗ или просто о возможности найти работу).

Библиография Диссертация по наукам о земле, доктора географических наук, Крылов, Михаил Петрович, Москва

1. Акулыиин В., Пылькин В.А. Бунтующий пахарь. Крестьянское движение в Рязанскойи Тамбовской губерниях в 1918 1921 г.г., Рязань, РОИРО, 2000,141 с.

2. Александров Д.Н. Русские князья в XI1 1- Х1У веках, М., РАЕН, 1997, 394 с.

3. Александров Д.Н., Мельников С.А., Бледный С.Н. История великокняжеской власти всредневековой Руси, М., 2003,113 с.

4. Алексеева Т.А. Выступление. Россия и Запад. Круглый стол//Вопросы философии,1992. №6

5. Алленова В.А., Мизис Ю.А. История тамбовского краеведения, Тамбов: Изд-во ТГУим. Г.Р. Державина. 2002. 438 с.

6. Андреев А.Л. Российский социум на пути реформ: государство, нация//Мировая экономика и международные отношения, 1999, №5, С.94-105.

7. Андреев Г. Обретение нормы//Новый мир. 1994, №2. С.144-189.

8. Аннинский Л. «Век мой, зверь мой.». Из ответов на записки // Труд, 2000, 03 ноября.

9. Аннинский Л. Если это патриотизм //Россия, 2001, №3.

10. Анучин В.А.Теоретические проблемы географии, М.: Географгиз, 1960, 264 с.

11. Арманд А.Д. Эксперимент Гея. Проблема живой Земли, М., 2001,191 с

12. Арманд А.Д. География информационного века //Известия Академии наук, серия географическая, 2002, №1,.С.10-14.

13. Арнольд В.И. Теория катастроф, 3-3 изд., М., Наука, 1990,128 с.

14. Арутюнов С.А. Адаптивное значение культурного полиморфизма//Этнографическоеобозрение, 1993, №4, с.41-56

15. Арутюнов С.А Мысли Кролика у одра Братца Лиса//Этнографическое обозрение, 2006,3, С.104-106.

16. Арутюнов С.А., Жуковская Н.М. Этнос и город // Энергия, 1993,№2, с.67 69.

17. Архангельский А. Вместо гламурки и духовки //Известия, 03 марта 2003 .

18. Архангельский А. От какой идентичности мы отказываемся. Альгеро Москва // Известия, 2003, №78, 06 мая 2003.

19. Ахиезер А С. Жизнеспособность российского общества/Юбщественные науки и современность, 1996, №6, С.58-66.

20. Ахиезер A.C. Город фокус урбанизационного процесса//Город как социокультурноеявление исторического процесса. Отв. ред. Э.В. Сайко, М., Наука, 1995, С.21-28.

21. Баньковская С.П. Миграция, свобода и гражданство: парадоксы маргинализации // Политические исследования, 2006, №4, С. 120 126.

22. Баткин Л.М. Застойные споры (письма из 1980 года) Леонид Баткин. Пристрастия.

23. Избранные эссе и статьи о культуре.

24. Бахтин А.Г. Причины присоединения Поволжья и Приуралья к России //Вопросы истории, 2001, №5, с.52-72.

25. Белобородова И.Н. Фактор региональной идентичности в стратегии развития территорий//Социокультурная методология охраны окружающей среды, Ярославль, НПП «Кадастр», 1999, с.101-114.

26. Беляков А. Замерзаю, но не сдаюсь // Аргументы и факты, 2001, №6.

27. Берлинских В.А. Уездные историки. Русская провинциальная историография. М., Новое литературное обозрение, 2003, 523 с.

28. Бердяев H.A. Судьба России: опыты по психологии войны и национальности, М., 1990,1. С. 67.

29. Биллинггон Дж. Россия в поисках себя, пер. с англ. H.H. Балашова, М., РОССПЭН,2005,434 с.

30. Богданов A.A. Красная Звезда//А.А. Богданов. Вопросы социализма, М.: Политиздат1990,с. 104-203

31. Богословский М. Земское самоуправление на Русском Севере в ХУ11 веке. Том 1. М.,1909

32. Богословский М. Областная реформа Петра Великого . Провинция 1719 1722 г.г.,1. М., 1902.521с. +43 с.

33. Болдырев Н.Ф. Жертвоприношение Андрея Тарковского. М., Варгиус, 2003.

34. Бондырева С.К., Колесов Д.В. Миграция (сущность и явление), М.-Воронеж, РАО1. МСПИ, 2004, 326 с.

35. Бородай Ю.М., Келле В.Ж., Плимак Е.Г. Наследие К. Маркса и проблемы теории общественно-экономической формации, М., Политиздат, 1974, С. 112 115.

36. Бродель Ф. Время мира. Том 3. Материальная цивилизация, экономика и капитализм,1. М, Прогресс, 1992.

37. Бродель Ф. Что такое Франция. Кн.1. Пространство и история. М., Изд-во Сабашникова, 1994,406 с.

38. Бронгулеев А.Л. Николай Гумилёв, М., 1994.

39. Брюшинкин В.Н.Феноменология русской души//Вопросы философии, 2005, №1, С.2939.

40. Бурдье П. Социология политики. М., Социологос, 1993, 336 с.

41. Бурлина Е. Мифы о провинциальной культуре//Российская провинция , 1994, №1,1. С.48-51.

42. Бызов Л.Г. Социокультурная трансформация российского общества и формирование неоконсервативной идентичности Мир России. 2002. №1. М.

43. Валлерстпайн И.Социальное изменение вечно? Ничто никогда не изменяется?

44. Социологические исследования, 1997, №1, с.6 18.

45. Вевьерка М. Формирование различий // Социологические исследования, 2005, №8,1. С.13-23.

46. Вильчек В. Кто кричит «Держи вора!»//Известия, 1999,14 мая.

47. Висконти о Висконти, М.: Радуга, 1990, 443с.

48. Виткович Г.И., Ягдфельд Г.Я. Сказка средь бела дня, М., Молодая гвардия, 1959.

49. Вишнев С.М. Основы комплексного прогнозирования, М., Наука, 1977, 287 с.

50. Волкова И. В.Военное строительство Петра 1 и перемены в системе социальных отношений в России // Вопросы истории, 2006, №3, с.35 51.

51. Волкова И.Н., Крылов М.П. Структурные уровни геопрострапства//Третий всесоюзный симпозиум по теоретическим вопросам географии/Юдесса-Киев, Наукова думка, 1977

52. Волкогонова О.Д. Есть ли будущее у русской идеи? // Мир России, 2000, №2.

53. Гаврилюк В.В., Трикоз Н.А. Динамика ценностных ориентаций в период социальныхтрансформаций (поколенческий подход) //Социс, 2002, №1. С.96-105

54. Галушкина М., Гурова Т., Денисова Д. Российское образование уход от канона //

55. Эксперт, 2003, №42, С.95 104.

56. Гаррос А. Нижний м1ръ. Захар Прилепин и Николай Свечин два писателя, живущие водном городе и в разных Россиях // Эксперт, 2006, №38, С. 104 110.

57. Гельман В.Я. Политические элиты и стратегии региональной идентичности // Журналсоциологии и социальной антропологии, 2003, том 6, №2, С.91 105.

58. Герен-Пас Ф. Откуда мы? О пространственно-географической самоидентификациижителей Франции // Этнографическое обозрение, 2005, №5, С.52 58.

59. Геттнер А. География, её история, сущность и методы, М-Л, Госиздат,1930

60. Геттнер А. Единство географии как науки и учебного предмета //География как наукаи учебный предмет, Пг, 1924

61. Глазовский Н.Ф. Новое время новые возможности, новые проблемы //Рыцарь светлого образа. К столетию со дня рождения Давида Львовича Арманда (1905-1976), М., НИА-Природа, 2006, С.139-143.

62. Глазычев В.Л. Выслобождение городов//Российская провинция, 1993, №1, С.51-59.

63. Глазычев В.J1. Капитализация пространства // Эксперт, 2004, № 1, С. 100 104.

64. Глазычев В.Л.Город России на пороге урбанизации//Город как социокультурное явление исторического процесса. Отв. редактор Э.В. Сайко, М., Наука, 1995, С. 137

65. Глазычев В.Л. Ловушка регионального подхода //Логос. 2005, №1.

66. Глинчикова А.Г. Выступление. Круглый стол //Вопросы философии, 2000, №1, С.2732.

67. Глобальное пространство культуры. Материалы международного форума 12-16 апреля 2005г . СПб. СпбГУ, 2005.

68. Гордеев Н.М. Историко-литературная карта Тамбовского края, Тамбов, Изд. ТОИУУ,1966.

69. Горизонтов Л.Е. «Большое русское ядро» в имперской и региональной стратегии

70. Пространство власти: исторический опыт России и вызовы современности, М., МОНФ, 2001, 129 с.

71. Города России. Энциклопедия. Главный редактор Г.М. Лаппо, М, БРЭ, 1994, 559 с.

72. Городецкий А.Е. Проблемы российской модернизации. Круглый стол. - Мир России.2001. №4. М.

73. Горский A.A. О древнерусских «землях» // Отечественная история, 2001, №5, с.144150.

74. Горский A.A. Русь: от славянского расселения до Московского царства, М.: Языкиславянской культуры, 2004, 390 с.

75. Готье Ю.В. Замосковский край в 17 в., б.м., б.г., 602с.

76. Готье Ю.В. История областного управления в России от Петра 1 до Екатерины 11, Т. 1,1. М., 1913,472 с.

77. Готье Ю.В.История областного управления в России от Петра 1 до Екатерины II, Т.2.1. М.-Л., 1941,303 с.

78. Гошуляк В.В. История Пензенского края, кн. 1, Пенза, ПГПУ, 1995,146 с.

79. Градовский А.Д. История местного управления в России. Сочинения А.Д. Градовского1.9 т.т., том 2, СПб, тип. М.М. Стасюлевича, 1868, 492 с.

80. Григорьева Н.В. Региональная идентичность и самоназвания населения в районах

81. Псковской, Тверской и Смоленской областей Проблемы этнической географии и культурного районирования. Сборник научных статей. Псков, Псковский отдел РГО, 2004.

82. Громов А., Силаев Н.Другие в большом городе//Эксперт-Вещь, 2006,№6, С.4 9.

83. Грушевский М.С. Очерк истории украинского народа, Киев, Лыбидь, 1990, 398 с.

84. Гудков Л.Д. Особенности модернизации в России и характер русской этнонациональной идентичности //Демографическая ситуация, частная жизнь и идентичность в России, М„ ИЭА РАН ИНП РАН, 2002, С.62 - 63.

85. Гумилев Л.Н. От Руси до России, СПб., ЮНА, 1992, 269с.

86. Гумилев Л.Н. Этногенез и биосфера Земли, Л., Гидрометеоиздат, 1990, 526 с.

87. Гуревич П.С. Бессознательное как фактор культурной динамики //Вопросы философии, 2000, №10, с.37-42.

88. Гуриев С. Индустриальный феодализм // Эксперт, 2001, № 14, С.56.

89. Гурова Т. Как скучно пить кока-колу//Эксперт, 2003, №35, с.30.

90. Гусейнов A.A. Об идее абсолютной морали //Вопросы философии. 2003. №3.

91. Даудрих Н.И. Социальная идентичность: методический аспект //Социология: методология, методы, математические модели, 2000, №12, с.77 95.

92. Даллмар Ф. Глобальная этика : преодоление дихотомии «универсализм партикуляризм»//Вопросы философии, 2003.№3, с. 13-29.

93. Данилевский Н.Я. Россия и Европа, М., Книга, 1991.

94. Даркевич В.П. Происхождение и развитие городов Древней Руси // Вопросы истории,1994, №10, С. 48-59.

95. Дилигенский Г.Г. Российский горожанин конца 90-х: генезис постсоветского сознания, М., 1998, С.49-52

96. Долгов В.В. Очерки истории общественного сознания Древней Руси XI XI11 веков,1. Ижевск, 1999, 351 с.

97. Дорофеев В. Повести и рассказы Андрея Платонова (вступительная статья) //

98. А.Платонов. В прекрасном и яростном мире. Повести и рассказы, М., Художественная литература, 1965, С.З 34.

99. Драганова М., Староста П„ Столбов В. Социальная идентификация жителей сельскихпоселений и малых городов Восточной Европы // Социс, 2002, №2, С.52 60.

100. Дряхлов В.Н. Языческое противодействие христианству в Западной Европе в Средниевека // Вопросы истории, 2007, №1, С.21 38.

101. Дубасов И.И.Очерки из истории Тамбовского края, Тамбов, ТГПИ, 1993,445с.

102. Дьяконов И.И. Все мы люди. Размышление историка об этническом самосознании

103. Знание сила, 1989, №4, с.32 - 34.

104. Евгенов C.B. Жизнь на миру, М., Советский писатель, 1968.

105. Ерасов B.C. Концепция самобытности как методологическая предпосылка цивилизационной компаративистики // Сравнительное изучение цивилизаций. Хрестоматия. Сост. B.C. Ерасов. М., Аспект Пресс, 1999, С.280 -285.

106. Забелин И.М. Физическая география в современном естествознании, М., Наука, 1978,335 с.

107. Завалишин Ю.А., Рязанцев И.П. Территориальное поведение: опыт теоретико-методологического анализа // Социологические исследования, 2005, №10, с.83 92.

108. Зиновьев A.A. Логика науки, М.: Мысль, 1971, 279 с.

109. Зинченко В.П. Живой разговор. Интервью // Вопросы философии, 2006, №8, С.41 -53.

110. Зубов A.B. «Вестминстерская модель» и общественное бытие Восто-ка//Ретроспективная и сравнительная политология. Публикации и исследования, вып. 1, М. : Наука, 1991, с.50-75.

111. Зубов A.B. Демократы и патриотизм. Либералам не обойтись без идей, которые присвоили себе красные и коричневые // Известия, 1999,13 июля 1999 г.

112. Зубов A.B., Салмин A.M., Тайван Л.Л. Есть ли будущее у политологии Востока? //Ретроспективная и сравнительная политология. Публикации и исследования, вып.1, М., Наука, 1991,с.8-23.

113. Зуев С. Искусство создания знаков //Эксперт, 2002, №22, с.67-71.

114. Иванченко А. Территория роста // Аргументы и факты, 2002, №41

115. Игнатов А. Русская философия истории: романтический консерватизм//Вопросы философии,1999, №11, 116-123.

116. Иголкин A.A. Символы исторической памяти на страницах советских газет в 19251939 г.г. Доклад на заседании Ученого совета ИРИ РАН 17 октября 2002 г. // Труды Института Российской истории РАН, вып.6, М., Наука, 2006, С. 238 257.

117. Ильин М.В. Слова и смыслы: общение общность // Политические исследования, 1994, №6, с.88-95.

118. Иноземцев В.Л. Иммиграция: новая проблема нового столетия. Методологические аспекты // Социологические исследования, 2003,№6, С.29 38.

119. Иноземцев В.Л. Вестернизация как глобализация и «глобализация» как американи-зация//Вопросы философии, 2004, №4, с.58-69.

120. Исаченко А.Г. Развитие географических идей, М., Мысль, 1971,416 с.

121. История древнего мира. Упадок древних обществ, М. Наука, 1989, 407 с.

122. Кабаков А. Мы европейцы ещё со времён Петра. - Россия - европейская страна? // Известия. 2005. № 69.

123. Каганский B.J1. Россия: национальная модель культурного пространства //У Конгресс этнографов и антропологов России. Омск, 9-12 июня 2003 г. Тезисы докладов, М., ИЭА РАН, 2003, С.288.

124. Каганский В.Л. Регионализация, регионализм, пострегионализм // Интеллектуальные и информационные ресурсы и структуры для регионального развития. М., ИГ РАН, 2002.

125. Каждан А.П. Византийская культура. 10-12 века, СПб., Алетейя, 1997,279с.

126. Казанцева Г.В. Оценка социально-культурного потенциала городских агломераций -в кн.: Проблемы развития городских агломераций, М., ИГ РАН, 1988, С.95 106.

127. Кантор В.К. «Карамазовщина» как символ русской стихии // Вопросы философии. 2005.№4.

128. Кара-Мурза A.A. Выступление. Российская модернизация : проблемы и перспективы// Вопросы философии, 1993, №7, С. 19-21.

129. Каримова А.Б. Регионы в современном мире// Социологические исследования, 2006, №5, С.32 41.

130. Кастельс М. Интервью // Эксперт, 2003, №18, С.75 79.

131. Кастельс М., Киселева Э. Россия и сетевое общество //Мир России, 2000, №1, С.23-51.

132. Касьянова К. О русском национальном характере, М.: ИНМЭ, 1994, 367 с.

133. Каценелинбойген А.И. Системный анализ и проблема ценностей // Системные исследования. Ежегодник 1972, М., Наука, 1972, с.46-71

134. Кистанов В.В., Копылов Н.В. Региональная экономика России, М., Финансы и статистика, 2003, 521 с.

135. Климова Э.С. //Социологические исследования, 2002, №2.

136. Кнабе Г.С. Внутреннее пространство: дом, город, общество // Город как социокультурное явление исторического процесса. Отв. ред. Э.В. Сайко, М., Наука, 1995, С.224 -233

137. Ковалёв Ю.А. Книга веха и проблема ценностей противостояния «Восток - Запад» // Социологические исследования. 2002. №2.

138. Коган Л.Б. Демократия без городов? Новосибирск, «Автор», «Полис», 1993, С.15

139. Коган Л.Б., Листепгурт Ф.М. Урбанизация и природа // Природа, 1975, №3, с. 12 25.

140. Колесниченко А. Идеал-28 губерний// АиФ, 2004

141. Кондаков И.В. Методологические проблемы изучения культурного и природного наследия в России//Наследие и современность, вып. 6 :, М.:Институт Наследия, 1998, с.29-94

142. Кортен Д. Рыночная ересь капитализма (интервью)//Эксперт, 2002, №26, с. 58-63

143. Коссов В.В. Эгоцентризм как губитель России Мир России. 2000. №2.

144. Костиков В. Где наша родина // Аргументы и факты, 2005, №39.

145. Костомаров Н.И. Старинные земские соборы //Земские соборы, М.: Чарли, 1995, С.5 -64.

146. Костомаров Н.И. Об отношении русской истории к географии и этнографии (Лекция, прочитанная в Географическом Обществе 10-го марта 1863 г).//3емские соборы, М., Чарли, 1995, С.424-440.

147. Коялович М.О. История русского самосознания по историческим памятникам и научным сочинениям, М., Минск, 1997, 327 с.

148. Красильщиков В.А. Модернизация в России на пороге 21 века//Вопросы философии, 1993, №7, с.43

149. Крашаков А. Рабы «расейского» разлива//Аргументы и факты, 2005, №6.

150. Кривошеев Ю.В. Русь и монголы. Исследование по истории Северо-Восточной Руси XI1 Х1У в.в., СПб., Изд-во СПбГУ, 2003,464 с.

151. Крылов М.П. Экологические идеи в русском провинциальном городе // Провинциальный город. Культурные традиции. История и современность, М.-Калуга, Эйдос, 1999, с.42-51.

152. Крылов М.П. Историческая преемственность территориального устройства Европейской России и проблемы актуализации историко-культурных районов// Н.М. Пржевальский и современное страноведение, ч.11, Смоленск, Изд-во СГУ, 1999, С.73-79.

153. Крылов М.П. Региональная идентичность в историческом ядре Европейской России // Социологические исследования, 2005, №3, С.13 23.

154. Крылов М.П. Российская региональная идентичность в контексте социокультурных и исторических границ // Проблемы приграничных регионов России, М., ИГ РАН, 2004, с.98 105.

155. Крылов М.П. Современная региональная идентичность в Европейской России: Север Юг // Известия РАН, серия географическая, 2005, №5, С. 51 - 60.

156. Крылов М.П. Социально-экологический подход к феномену российской урбанизации //Урбанизация в формировании социокультурного пространства. Отв. редактор Э.В. Сайко, М., Наука, 1999, С.228-236

157. Крылов М.П. Структурный анализ российского пространства: культурные регионы и местное самосознание//Культурная география, М., Институт Наследия, 2001, с. 143

158. Крылов М.П. Феномен региональной идентичности в Европейской России: концептуальный контекст и опыт количественного анализа //Интеллектуальные и информационные ресурсы и структуры для регионального развития. М., ИГ РАН, 2002, С. 104 -117.

159. Крылов М.П. Оценка населением городов России современной экологической ситуации // Известия РАН. сер. геогр. 1995. №6. М.

160. Крылов М.П. Понятие «регион» в культурном и историческом пространстве России // География и региональная политика. Смоленск, СГУ, 1997, с.32-38.

161. Крылов М.П. Российская региональная идентичность: геопространственные и циви-лизационные аспекты //Гуманитарная география, вып.З., М., Институт Наследия, 2006, С.83-119.

162. Кувенева Т.Н., Манаков А.Г. Формирование пространственных идентичностей в порубежном регионе // Социс, 2003, №7, с.77-89.

163. Кузнецов В.Н. Побег крестьян от помещика как социально-психологический феномен //Вопросы истории, 2001, №2, с. 148 152.

164. Кульпин Э.С. Бифуркация «Восток Запад», М., Московский лицей, 1996, 286 с.

165. Купряшина Т. (автор концепции). Окландия. Туристический проект «Край родной навек любимый». Содружество музеев Нижней Оки (буклет), Муром, б/г

166. Куренной В.А. Русский экшн: структурно-социальный анализ/Ютечественные записки, 2002, №3, с.266-280

167. Кустова Е.В.Городское самоуправление в Вятке в конце ХУ111-серединеХ1Х в. //Вопросы истории, 2004, №5, С.134-138.

168. Кучкин В.А. Формирование государственной территории Северо-Восточной Руси в Х-Х1У веках, М., Наука, 1984, 346 с.

169. Лапин Н.И.Проблемы формирования современного социенталыюго порядка в России //Вопросы философии, Вопросы философии, 2006, №11, С.

170. Лебедева Н.М. Социальная идентичность на постсоветском пространстве : от поисков самоуважения к поискам смысла //Психологический журнал, 1999, том 20, №3, с.48-57.

171. Левада Ю.А. Координаты человека. К итогам изучения «человека советско-го»//Мониторинг общественного мнения: экономические и социальные перемены, 2001,№1, С.7 15.

172. Леви-Стросс К. Раса и история // К. Леви-Стросс. Путь масок, М., Республика. 2000, С.323 356.

173. Левинтов А.Е Районная и региональная парадигмы: субъективизация географических представлений //Трансформация региональных структур в период перехода к рынку. Под редакцией Ю.Г. Липеца, М., ИГ РАН, 1994, С. 19-16

174. Лексин В.Н., Швецов А.Н. Муниципальная Россия, М., Эдиториал УРСС, 2001.

175. Лекторский В, Дилигенский Г. Проблемы целостности мира //Вопросы философии, 1990,№12, с.32.

176. Леонтьев К.Н. Византизм и славянство // Россия глазами русского: Чаадаев, Леонтьев, Соловьёв. СПб, Наука, 1991, С. 171 296.

177. Лоренц К. Оборотная сторона зеркала, М., Республика, 1998,493с.

178. Лотман Ю.М. Беседы о русской культуре. Быт и традиции русского дворянства (ХУ111-начало XIX века.), СПб, Искусство СПБ, 1994, 399с.

179. Любавский М.К. Обзор истории русской колонизации, М., Изд-во МГУ, 1996, 682с.

180. Любавский М.К. Областное деление и местное управление Литовско-Русского государства ко времени издания первого Литовского Статута, М.: 1892

181. Любавский М.К.Образование основной государственной территории великорусской народности, Л., 1929.

182. Любарский Г.Ю. Морфология истории, M., КМК, 2001

183. Любищев А.А. Понятие эволюции и кризис эволюционизма//А.А. Любищев. Проблемы формы. Систематики и эволюции организмов, М.: Наука, 1982, с. 133-148

184. Мазлиш Б.Глобальное и локальное: понятия и проблемы// Социологические исследования, 2006, №5, С.23-31.

185. Макарихин В.П. Губернские учёные архивные комиссии и их роль в развитии общественно-исторической мысли России в конце XIX начале XX века //История СССР, 1989, №1,с.160- 169.

186. Макаров В.Г. «.» в истории евразийского движения и судьбы евразийцев // Вопросы философии, 2006, №9, с. 109- 117.

187. Макаров Н.А. Север и Юг Древней Руси в X первой половине XI11 в.: факторы консолидации и обособления //Русь в IX -XI1 веках. Взаимодействие Севера и Юга, М, Наука,2005, С.5 - 10.

188. Малякин И.В. Российская региональная мифология: три возраста //Pro et contra. Центр и регионы России. М., Московский Центр Карнеги, том 5, №1, 2000, С. 109 -122.

189. Мамардашвили М.К. Другое небо// М. Мамардашвили. Как я понимаю философию, М.: Прогресс, 1992, с.320-339.

190. Мартин Г.П., Шуман X. Западня глобализации. Атака на процветание и демократию. Пер. с нем., M., М., Альпина, 2001, 330 с.

191. Масарик Т.Г. Россия и Европа. Эссе о духовных течениях в России, т.З, ч.2-3. СПб, РХГИ, 2003, с. 138.

192. Мезенцева Б.Б, Косларская Н.П.Бег по замкнутому кругу: уровень жизни, ментальные установки и социальная мобильность жителей России //Мир России, 1998, №3, С.141 -188.

193. Мелешкина Е.Ю. Региональная идентичность как фактор становления региональных политий в Российской Федерации // Вестник МГУ, сер. 12. «Политические науки», 1999, №6, С.48-54.

194. Мельянцев В.А.Восток и Запад во втором тысячелетии: экономика, история и современность, М., Из-во МГУ, 1996, 303 с.

195. Мендра А Основы социологии. Пер. с фр., М., 2000.

196. Мильдон В.И. Миллениумы русский и западныйб образы эсхатологии // вопросы философии, 2000, №7, С.З 12.

197. Мильдон В.И. «Сказка ложь» (вечно женственное на русской земле)//Вопросы философии, 2001,№5, с. 132- 148.

198. Мильдон В.И. Русский ренессанс, или фальшь Серебряного века // Вопросы философии, 2005, №1, с.40-51.

199. Милюков П.Н. Государственное хозяйство в России в первой четверти 18 столетия и реформы Петра Великого, СПб., 1905, 679с.

200. Мировосприятие и самосознание русского общества. Отв. ред. A.A. Горский, Е.Ю. Зубков. Вып.З., М, ИРИ РАН, 1999,226с.

201. Митрохин Н. А.Русская партия: движение русских националистов в СССР в 1953 -1985 г.г., М., Новое литературное обозрение.,2005

202. Мленар 3., Штебе Я. Мобильность и идентификация в условиях открытости мира: теоретическая интерпретация и опыт Словении // Социс, 2005, №4, С.33-42.

203. Мнение населения о состоянии окружающей среды и эффективности мероприятий по её охране. М., Росинформцентр Госкомстата РФ, 1991, 220 с.

204. Моммзен Т. История Древнего Рима, СПб., Лениздат, 1993,268 с.

205. Мрочек-Дроздовский П. Областное управление в России в ХУ111 веке до учреждения о губерниях, М., 1876, 280 с.

206. Мурзина И .Я. Методологические аспекты изучения региональной культуры//Социс, 2004, №2, С.60-55

207. Найденова Л.П. Мир русского человека: 16-17 века (по Домострою и памятникам права). М., ИРИ РАН- Сретенский монастырь, 2003, 208с.

208. Нарский И.В.К вопросу о прошлом и будущем политологии поздней Российской империи //Городская и локальная история Восточно Европы в XIX XX веках, Челябинск, Каменный пояс, 2003, С.20-33.

209. Неволин К.А. О пятинах и погостах новгородских в ХУ1 веке. СПб., 1853 (Записки Императорского Русского географического общества, кн.5).

210. Неволин К.А. Образование управления в России от Иоанна 111 до Петра Великого (1844)// К. А. Неволин, Собрание сочинений, т.6, СПб., 1859.

211. Негго А.Г. Остров великанов, М., Детгиз, 1959.

212. Нечаев В.Д. Региональный миф в политической культуре современной России, М. ИАРАН, 1999, 155 с.

213. Никич Г. Гордость и предубеждение культуры //Эксперт, 2006, №26, С.73.

214. Николаев В.А. Лаидшафтоведение. Эстетика и дизайн, М., Аспект Пресс, 2003, 175 с.

215. Павловский Г.Разноцветье «зелёного мира». Три интервью//Век XX и мир, 1987, №10

216. Павловский Г. Тренировка по истории. Мастер-классы Гефтера, М., Русский институт, 2004, 184 с.

217. Павлюк С.Г. Вернакулярные районы в постиндустриальную эпоху // С. Шестые Сократические чтения. Постиндустриальная трансформация социального пространства России. Сборник докладов. Под редакцией В.А. Шупера, М., Эслан, 2006, С. 94 -114.

218. Пантин В.И., Лапкин В.В. Трансформация национально-цивилизационных идентич-ностей современного российского общества: проблемы и перспекти-вы//Общественные науки и современность, 2004, №1, С.52-63

219. Петров М.К. Человек и культура в научно-технической революции//Вопросы философии, 1990. №5, с.79-82

220. Петров М.К. Язык, знак, культура, М., Наука, 1991

221. Петров Н.В. Водочная Россия // Регионы России в 1998 г. Ежегодное приложение к Политическому альманаху России, М., Гнедальф, 1999, С.239 245.

222. Петров Н.В. Современная российская региональная идентичность // Центр и региональная идентичность в России, СПб. М.; Летний Сад; Европейский ун-т в СПб., 2003,256 с.

223. Петров Н.В. Федерализм по-российски // Pro et contra. Том 5, №1. Центр и регионы России, М., Московский центр Карнеги, 2000, С.7 33.

224. Петров-Стромский В.Ф. Три эстетики европейского искусства // Вопросы философии, 2000, №10, с.155-170.

225. Покровский Н.Е. В зеркале глобализации //Отечественные записки, 2003, №1, С.51-65

226. Покровский И.М.Русские епархии ХУ! XIX веках, их открытие, состав и пределы. Опыт церковно-исторического, статистического и географического исследования, т.т.1-2, Казань, 1907; 1913.

227. Померанц Г.С. Нравственный облик исторической личности//Знание-сила, 1990, №5, с. 18-22.

228. Помяловский Н.Г. Мещанское счастье. Повесть // Н.Г. Помяловский. Мещанское счастье. Очерки бурсы, М.Правда, 1981, С.5-102.

229. Порус В.Н.Обжить катастрофу. Своевременные заметки о духовной культуре России // Вопросы философии, 2005, №11. С.24 36.

230. Поршнев Б.Ф. Социальная психология и история, М., 1979.

231. Посадский A.B. Крестьянская самооборона в годы гражданской войны в России -Отечественная история, 2005. №1.

232. После страха апатия// Зелёный мир,1993, №10

233. Привалов А. Города и люди//Эксперт, 2003, №42, С.92.

234. Пронина Е.Е. Последняя электричка (Венедикт Ерофеев. «Москва Петушки») // Общественные науки и современность, 2005, №3, С.151 - 165.

235. Прусс И. Здоровье планеты //Знание сила, 1993, №11, С.61 - 65.

236. Пчелинцев О.С.Региональная экономика в системе устойчивого развития, М., Наука, 2004, 258 с.

237. Пятигорский A.M. Интервыо//Вопросы философии, 1990, №5, с.93-105

238. Рабжаева М.В., Семенков В. И. Какая идентичность у жителей Санкт-Петербурга?//Социс. 2003, №3.

239. Родоман Б.Б. Под открытым небом. О гуманистическом экологическом воспитании. 2-ое издание, М., Т-во научных изданий КМК, 2006,182 с.

240. Родоман Б.Б. Поляризованная биосфера, Смоленск, Ойкумена, 2002, 336 с.

241. Родоман Б.Б. Территориальные ареалы и сети, Смоленск, Ойкумена, 1999, 256 с.

242. Розен А.Е. Записки декабриста. Иркутск, Вост.-сиб. кн. изд-во, 1984,480 с.

243. Российская идентичность в условиях трансформации. Опыт социологического анализа. Отв. ред.: М.К. Горшков, Н.Е. Тихонова, М., Наука, 2005, 396 с.

244. Российская модернизация. Проблемы и перспективы. Материалы Круглый стол. // Вопросы философии, 1993, №7, с.З 41.

245. Рунова Т.Г.Оценка экологической ситуации населением городов России//Известия Академии наук, серия географическая, 1993, №3, с.68-75.

246. Русские // Народы и религии мира. Энциклопедия. М., БРЭ, 1998, С.438 461.

247. Русь в IX XII веках. Взаимодействие Севера и Юга, М., Наука, 2005, 326 с.

248. Рыжов К.В. Ещё раз о смысле и значении понятия «Русь» и «Русская земля» в летописях XII XIII в.в. // Вопросы истории, 2002, №3, с. 137 - 143.

249. Рязанцев И.П., Завалишин А.Ю. Территориальное поведение россиян (историко-социологический анализ), М., Академический Проект; Гаудеамус, 2006,455с.

250. Савенков Ю. Премьер Малайзии сторонник рынка и идейный противник Запада //Известия, 1998, 30 июня.

251. Савицкий П.Н. Географические и геополитические основы евразийства //Русский мир. Геополитические заметки по русской истории, М., Эксмо, 2003, С.799 089.

252. Савицкий П.Н. Степь и оседлость // Русский мир. Геополитические заметки по русской истории, М., Эксмо, 2003, С.810 822.

253. Савоскул М.С. Локальная идентичность современных россиян//Этнографическое обозрение, 2005, №3, с.58 73.

254. Сборник российских политических программ 1904-1922, Составитель А.Н. Артемов, Вентспилс, Посев, 1990.

255. Свердлов М.Б. Домонгольская Русь. Князь и княжеская власть на Руси У1 первой трети XI11 в., СПб, Академический проект, 2003, 735 с.

256. Сверкунова Н.В. Феномен сибиряка//Социс, 1996, №8, С.90-94

257. Сверкунова Н.В.Региональная сибирская идентичность: опыт социологического исследования., СПб., НИИ Химии СПбГУ, 2002,191 с.

258. Cea Л. «Логос варварства» и проблема латиноамериканской цивилизационной идентичности // Сравнительное изучение цивилизаций. Хрестоматия. Составитель Б.С. Ерасов, М., Аспект Пресс, 1999, с.449 -451.

259. Cea Л. Философия американской истории. Судьба Латинской Америки, М., 1984.

260. Селиванов А.И.Метафизика в культурологическом измерении // Вопросы философии, 2003, №3, С.49-63.

261. Селье Г. Стресс без дистресса. Пер с англ. Под общей ред. Е.М. Крепса., М., Мир, 1979.

262. Семаш А.Ю. Наоми Кляйн. No Logo. //Журнал социологии и социальной антропологии, 2003. том VI.№2, С. 199 206.

263. Семененко И.С. Глобализация и социокультурная динамика: личность, общество, культура // Политические исследования, 2003,№1,с.5-23.

264. Сикевич З.В. Русские: образ народа, СПб, Из-во СПбГУ, 1996, 152 с.

265. Синицкий Л.Д. Политическая география по Ратцелю // Землеведение, 1899. Кн.З, С.53.

266. Смирнов A.M. Об основах географической науки.//Вопросы философии, 1948, №3

267. Смирнов A.M. О системе экономгеографических понятий .//Труды Одесского университета им. Мечникова, том 12, Одесса, 1955.

268. Смирнов A.M. Общегеографические понятия.//Теоретическая география. Вопросы географии, сб.88, М., Мысль, 1971

269. Смирнов С.Н. Несвоевременные мысли о России Мир России. 2004. №4.

270. Смирнягин Л.В. Русские в пространстве и пространство русских//3нание-сила, 1995, №4

271. Смирнягин Л.В. Территориальная морфология российского общества как отражение регионального чувства в русской культуре.//Региональное самосознание как фактор формирования политической культуры в России, М., МОНФ, 1999, С. 108 115.

272. Согомонов А.Ю. Глокальность (очерк социологии пространственного воображе-ния)//Глобализация и постсоветское общество («аспекты 2001»), М., Стови, 2001, С.141-188.

273. Соловьёв С.М. Чтения и рассказы по истории России, М., Правда, 1989, 767 с.

274. Сорокин П.А. Человек, цивилизация, общество, М., Республика, 1992.

275. Социальное пространство России («круглый стол») // Социологические исследования, 1992, №3, С.49- 67.

276. Спасение в языке. Саша Соколов Александр Михайлов // Литературная учёба,1990. Кн.2.

277. Стефанов Ю.Н. Рене Генон и философия традиционализма//Вопросы философии,1991, №3,С,31-42.

278. Сусоколов A.A. Русский этнос в XX в.: этапы кризиса экстенсивной культуры//Мир России, 1994, №2, С.3-53

279. Масарик Т.Г. Россия и Европа. Эссе о духовных течениях в России, т.З, ч.2-3. СПб, РХГИ, 2003, с. 138).

280. Тавлинов C.B. Западно-европейская средневековая государственность, М., Вече, 1995, 188 с.

281. Тамбовская энциклопедия. Главный научный редактор Л.Г. Протасов, Тамбов, Администрация Тамбовской области, изд-во Юлис, 2004, 707 с.

282. Татевосов Р.В. География населения, М., МНЭПУ, 1999,132 с.

283. Тимашев Н.С. Научное наследие П.А. Сорокина//Социологос, вып.1. Общество и сферы смысла, М., Прогресс, 1991, С. 461 -464.

284. Тихомиров М.Н. Средневековая Москва в Х1У ХУ в., М., 1957.

285. Тойнби А. Дж. Постижение истории, М.: Прогресс, 1992, 731с.

286. Тоффлер А. Футурошок, СПб., Лань, 1997, 464с.

287. Трубецкой Н. О туранском элементе в русской культуре // Русский мир. Геополитические заметки по русской истории, М., Эксмо, С.738 765.

288. Трубачев О.Н. В поисках единства, М. : Наука, 1997, 284с.

289. Тульчинский Г.Л. //Вопросы философии, 2003, №8.

290. Тульчинский Г.Л. Культурогенез в условиях глобализации // Глобальное пространство культуры. Материалы международного форума 12-16 апреля 2005 г., СПб, 2006.

291. Туровский Р.Ф. Бремя пространства как политическая проблема России//Логос, 2005, №1, С.124-171.

292. Туровский Р.Ф. Региональные особенности русского национального самосознания // Гуманитарная география, вып.З, М., Институт Наследия, 2006, С.287-313.

293. Туровский Р.Ф. Соотношение культурных ландшафтов и региональной идентичности в современной России // Идентичность и география в постсоветской России. Сборник статей. Геликон плюс, СПб., 2003, с. 139 173.

294. Уиттлси Д. Региональная концепция и региональный метод //Американская география. Современное состояние и перспективы. Пер. с англ. М., ИЛ, 1957, С.37 80.

295. Уэллс Г. Облик грядущего //Герберт Уэллс. Собрание сочинений в пятнадцати томах, том 13, М., Правда, 1964, с.401-514.

296. Федотова В.Г. Анархия и порядок в российском развитии //Вопросы философии, 1998, №5, С.3-20.

297. Федотова В.Г. Апатия на Западе и в России // Вопросы философии. 2005, №3. С.3-19.

298. Федотова В.Г. Неклассические модернизации и альтернативы модернизационной теории//Вопросы философии, 2002, №12, с.3-21

299. Федотова В.Г. Факторы ценностных изменений на Западе и в России // Вопросы философии, 2005, №11. С. 3-22.

300. Феоктистов Г.Г. Империя как тип структурного деления мира (опыт классификации)// Общественные науки и современность, 2000, №2, с. 108

301. Филиппов А.Ф. Гетерономия родных просторов //Отечественные записки, 2002, №6, С.48-62.

302. ФокинаТ.П.Метафизика Саратова//Волга, 1998, №1, С.167-171.

303. Формозов A.A. Древнейшие этапы истории Европейской России, М., Наука, 2002,154с.

304. Фроянов И.Я., Дворниченко А.Ю. Города-государства Древней Руси, Л., Из-во ЛГУ, 1988.

305. Хантингтон С. Столкновение цивилизаций?// Полис, 1994, №1, С.ЗЗ 48.

306. Хлебопрос Р.Г., Фет А.И. Природа и общество: модели катастроф. Новосибирск. Сибирский хронограф, 1999,343 с.

307. Хорос В.Г. Российская модернизация: проблемы и перспективы. Круглый стол //Вопросы философии, 1993, №7, С.12-16.

308. Цимбаев H.H. До горизонта земля! (К пониманию истории России)//Вопросы философии, 1997, С. 18 -42.

309. Цимбаев H.H. История России XIX начала XX в.в., М.- Слово; Ростов-на-Дону, Феникс, 2004,447 с.

310. Чечулин Н.Д. Города Московского государства в 16 веке, СПб., 1889,349с.

311. Чичерин Б.Н. Областные учреждения России в ХУ11 веке, М, 1854, 531 с.

312. Чубайс И.Б. Как преодолеть идентификационный кризис России в XXI веке // Мир России. 2002. №2. с.2 27.

313. Чупров А.И.Речи и статьи, М., 1912

314. Чучин-Русов А.Е. Новый культурный ландшафт: постмодернизм или неоархаи-ка?//Вопросы философии, 1999, №4, с.ЗЗ

315. Шейнин Л.Б. Петербург и российский меркантилизм. Эпоха Петра 1. М., Наука, 1997, 110 с.

316. Шелехов Д. Путешествие по русским просёлочным дорогам //Литературная учёба, 1990, Кн.1, С.3-11

317. Шеллов-Коведяев Ф.В. Какая экономика нам нужна? // Мир России. 2005. №1. С.144 -162.

318. Шемякин Я.Г. Отличительные особенности «пограничных» цивилизаций (Латинская Америка и Россия) в сравнительно-историческом освещении //общественные науки и современность, 2000,№3, 92 96.

319. Шкаратан О.И. Информационная экономика и пути развития России//Мир России, 2002, №3, С.55

320. Шкаратан О.И. Социальные реалии России начала 2000-х г.г. // Мир России. 2003, №2. С.46 80.

321. Шведова О.И. Указатель. Археографический ежегодник за 1957 г., 1958, с.377 -453.

322. Шрейдер Ю.А. Сложные системы и космологические принципы // Системные исследования. Ежегодник 1975. М., Наука, 1975, С.137 - 159.

323. Штарк Ф. Волшебный мир немецкого языка. Пер. с нем. Т.В. Юдиной, М.: Изд-во МГУ, 1996,240с.

324. Шубин A.B. Гармония истории. (Введение в теорию исторических аналогий), М., Паломник, 1992, 342 с.

325. Шульце X. Краткая история Германии. Пер. с нем., М., Весь мир, 2004, 255 с.

326. Щапов А.П. Великорусские области и смутное время (1600-1613) //Избранное. Репринт: Сочинения, СПб, т. 1,1906, Иркутск, Оттиск, 2001, С.67-164.

327. Щедровицкий П.Г. Полномочия не дают их берут //Эксперт, 2002, №27, с.49 - 53.

328. Щедровицкий П.Г. Сбежать из мёртвой зоны (запись М. Кактурской) // Аргументы и факты, 2005, №6.

329. Эйзенштадт Ш. Революция и преобразование обществ. Сравнительное изучение цивилизаций. М.: Аспект Пресс. 1999, 416 с.

330. Экономическая география в СССР. История и современное развитие. М., Просвещение, 1965, 663 с.

331. Эпштейн М.Н. Все эссе. Том 1. В России. Екатеринбург. У Фактория. 2005. 535 с.

332. Эриксон Э. Детство и общество. Пер. с англ., М.1996.

333. Эриксон Э. Идентичность: юность и кризис. Пер.с англ. М. : Прогресс. 1996. 342 с.

334. Юревич A.B. Психологические особенности российской иауки//Вопросы философии, 1999, №4, с. 11-17.

335. Ядов В А. Российская модернизация: проблемы и перспективы. Круглый стол // Вопросы философии. 1993. Ж7.С.38 39.

336. Якобсон А.Я., Корытный Л.Н. Социально-экономическое районирование: традиции, проблемы, перспективы//Регионализм и централизм в территориальной организации общества и региональном развитии, М., ИГ РАН, 2001, С.22-25.

337. A sense of Place: Regional Identity, Informal Economy and resource Management by Cheryl Aman. Backgrouners by Linda Mattson. Forests for the Future, Unit 5, 2003, The University of British Columbia, 137 p.p.

338. Beck Ulrich. The Cosmopolitan Vision. Cambridge (U.K.); Maiden (Ma): Polity Press; 2006, IX+ 201 pp.

339. Bond A., Bellkinder , M., and Treyvish, A. Economic development trends in the USSR: 1970 1988 || Soviet Geography, 1991, No 1, pp. 1-57.

340. Carrus Giuseppe, Bonaiaiuto Marino, Bonnes Mirilia environmental concern, regional Identity, and Support for protected Areas in Italy || Environment and Behavior, vol.37, 2005, No.2, p.p. 237-257.

341. Costache Stefania. Construction the "Transylvanian Identity" Regional Identity in Provincia 2000 - 2002. Submitted to Central European University, Nationalism Studies Program, Budapest, 2004

342. Cultural Continuum and Regional Identity in architecture. Editor Balkrishna Doshi, Sin-gapure, 1985

343. Fischer C. Evermore Rooted Americans // City & Community. 2002, V.l, №2, p. 177-198.

344. Gilbody Simon. Regional Identity, 1996 (MP.65@Umail/UMD.EDU)

345. Glinsky P. Swiadomosc ecologiczna spote || Cultura I sponeczenstvo W-wa.1988. T.32, #3, S/168-196.

346. Gruenwald, Kim M. the Commercial Origins of Regional Identity in the Ohio Val- ley, 1790 1850. Blumington: Indiana university press, 2002, xvl+214p.p.

347. Hardcover Max. Regional Identity and Behavior (England and four earlist British North American colonies), Sugar, 2002, 202 p.p.

348. Hoare Rachel. Linguistic Competence and Regional Identity in Brittany: Attitudes and Perceptions of Identity || Journal multilingual and multicultural Development, Vol.21, No. 4, 2000, p. 324.

349. Kotkin, Joel. New geography. How the digital revolution is reshaping the American landscape? NY, Ronda House, 2000, 242 p.

350. Lash Scott. Another Modernity: Rationality. Oxford: rationality. Oxford: Blackwell publishers. 1999.

351. LAsharky. Re: Critiques Vol.3, 1996 @AOL.COM:

352. Many Wests. Place, Culture, and Regional Identity. Edited by David M. Wrobel and Michael C. Steiner, California State University, Fullerton, 2003, 320 p.p.

353. Millard J. and Christensen A. L. Regional Identity in the Information Society // BISER Domain Report No. 4. Project funded by the European Community. Salzburg, 2004, 38 P

354. Mlinar Zdravko. Territorial identities: between individualization and globalization || Globally versus Locality. Editor Antony Kuklinski, Warsaw, 1990, p.p.57- 61.

355. Norman J. Vig, Michael Kraft. Environmental Policy in the 1990. P.83-99.

356. Paasi Annsi. Department of Geography University of Oulu. Re-constructing regions and regional identity. Nethur lecture. 7.11.2000, Nijmegen, The Netherlands, 9 p.p.

357. Park R. Migration and Marginal Man || Turner R.H.(ed/)Robert E. Park on Social Control and Collective Behavior. Chicago, 1967.

358. Park R., Burgess R. Introduction to the Science of Sociology. Chicago, 1925.

359. Pace Michelle. The politics of Regional Identity Meddling with the Mediterrian? University of Birmingham (UK), 2005

360. Pihlak Madis. Re: regional identity? 1996 (smg5@YORK.AC.UK)

361. Ploner Josef. Tourism and the Aesthetization of Backwardness New Symbolic Orders of Regional Identity in Alpine Austria || Regional Studies Association International Conference, 28 th - 31st May 2005, University of Aalborg, Denmark.

362. Pollice F. II ruolo dell' identitata territoriale nei processi di sviluppo locale The Territorial Identity as a Source for the Local Development. // Bollettino della Societa' Geografica Italiana, Serie XII, Volume X, Fasciolo 1,2005,p.p. 75 92.

363. Santayana G. The Philosophy of Travel || Santayana G. The Birth of Reason. Columbia University Press, 1968.

364. The Idea of Rajasthan: Explorations in Regional Identity|edited by Karine Schomer? Joan L.Erdman, Deryck O.Lodrick and Lloyd i/ Rudolf, 1994/2 v/, xx,738 p., maps.

365. Turner B.S., Rojek Ch.Society and Culture. Principles of Scasrcity and Solidarity. L.2001.

366. Архив Российской Академии наук, фонд академика С. Б. Веселовского)ф.620, ед.хр. 90 «Объяснения к историческим картам Северо-Восточной Руси XV в.», 236л. (машинопись), 90а, 96,309-315,, 325,325а,